Яков Клоц - Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

«Волшебным» оно, скорее всего, и было.

Да, да. А рядом стояли садовые участки. Мы ходили в сад к папиной тете – той самой – есть клубнику. Может быть, тем, что я сижу сейчас здесь, я обязана той радиоактивной клубнике…

Тагил мне мил как воспоминания детства: загадочные буквы, волшебное озеро. Когда я выросла, я, конечно, его возненавидела, боялась и хотела как можно скорее оттуда уехать. Это естественно для человека, который не собирается работать на заводе. Я люблю и уважаю людей, которые работают на заводе. Это тяжелейшая работа, но все-таки это очень страшно. Мне стало страшно выходить на улицу, страшно смотреть в окно. Не то чтобы город сам был таким уж жутким – обычный советский город. Но эта дорога с Вагонки в Город, когда справа сплошь стоят заводы, дымят факелы, горит какой-то огонь в триста метров высотой, повсюду соответствующий запах, а слева – сначала садовые участки, потом волшебное озеро, потом тюрьмы… Вот эта дорога для меня и осталась главным в Нижнем Тагиле. Это зрелище не для слабонервных.

По этой дороге я ездила каждый день, когда поступила учиться на художественно-графический факультет университета. Но после второго курса я бросила учебу и уехала в Питер учиться на факультете журналистики. Целью переезда в Питер была не учеба – мне просто хотелось там жить. Но это уже другая история.

Что представляла собой нижнетагильская поэтическая школа?

Изначально это было банальное провинциальное ЛИТО, которое потом оказалось очень значимым. Я пришла туда в 94-м году, хотя по-настоящему все это началось уже без меня, позже, где-то в 99-м. Создателем школы был Евгений Туренко. Тогда мы все жили в Тагиле, еще никто никуда не уехал. Мы писали и дружили, хотя были совершенно разными. Сейчас из семи человек в Тагиле осталась только Наталья Стародубцева, лауреат премии «Дебют». В нижнетагильскую школу входила Екатерина Симонова – автор нескольких замечательных книг (две изданы в Нью-Йорке: одна – «Гербарий» – в моем издательстве, вторая – у Ирины Машинской) [347].

А помнишь ли ты момент, когда написала свое первое стихотворение?

Как и все, я, наверное, начала сочинять если не с пеленок, то очень рано. Мама любит рассказывать, что, как только я научилась говорить, я заставляла ее записывать за собой. Сначала я заставляла маму просто повторять мою речь. Она ничего не понимала, думала, ребенок просто капризничает. Потом я сообразила, что если кто-то водит ручкой по бумаге, то это что-то значит. Я начала сочинять какие-то истории (нерифмованные, конечно): про зверей, про людей, про детей, про взрослых – про все что угодно. И заставляла маму все это записывать. Мама честно записывала. Затем я стала все это иллюстрировать – то есть мама записывала, а я иллюстрировала. К сожалению, все это пропало. (Я увезла свои бумаги в Питер, и там мой архив трагически утонул: когда я разводилась с первым мужем, некуда было девать бумаги, и подружка предложила мне похоронить их в погребе у нее на даче. Мы увезли на дачу кучу коробок. Домик стоял на берегу Финского залива, залив разлился, и все затопило.)

Ох уж эти питерские наводнения…

Вот-вот. Лет с семи я стала сочинять бессмысленные опусы про пионеров, про то, как нужно помогать родителям, какая красивая зима за окном – в общем, все как положено. Первое стихотворение, к которому я отнеслась серьезно, было нерифмованное. Я поняла, что это и есть мое первое настоящее стихотворение, потому что мне за него стало очень стыдно. Раньше я могла спокойно выйти перед классом и прочитать всю тетрадку стихов, а тут мне стало понятно, что никогда никому его не покажу. Конечно, это было любовное стихотворение, посвященное мальчику из художественной школы. Обычная школьная трагедия: первый год мы учились вместе в художке, а потом его в основной школе перевели в другую смену, и я уже не могла его видеть. Основные школы у нас тоже были разные. Но у меня оставался шанс: в свою школу этот мальчик ходил мимо нашего дома. Я просыпалась утром и вставала к окну, чем очень пугала маму. Мама ничего не понимала. Дочь сошла с ума? На улице минус 30, а она забирается на подоконник, открывает форточку и высовывается с пятого этажа. И вот когда я увидела, как мой прекрасный мальчик идет в школу в своей бежевой курточке и в шапочке с кисточками, я написала стишок. С этого все началось. Кстати, я до сих пор его помню. Стишок. И мальчика.

После этого я начала тяжело и мучительно что-то писать. Было больно, потому что если раньше мне хотелось показать всему миру, какая я талантливая, то теперь я знала, что никогда никому не смогу показать свои стихи. С этим совершенно некуда было деться, потому что детских литературных студий в Тагиле не было. Другое дело, если бы я жила в Питере: я бы пошла к Вячеславу Лейкину. Так что вскоре я переключилась на рисование и поступила на худграф.