Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Рукопись наполнена героями неустроенной судьбы, людьми душевно одинокими, легко ранимыми, несправедливо обиженными… Хочется спросить автора: что же будет с этими ребятами дальше? Где силы, противоборствующие глупым, бездушным людям? В рассказах таких сил нет, а потому нет и ответа на эти вопросы.

Но в целом объяснение торможения издания книги банальное: никто не знал, что делать, как вести себя с ее автором, не желающим соблюдать правила игры. Даже неоднозначная рецензия Ходзы заканчивалась вполне доброжелательно, по сути, «приглашением к сотрудничеству»:

Выпустить же книгу Рида Грачева в представленном виде – значит не только оказать плохую услугу читателю, но и поставить под удар молодого одаренного автора.

Ситуация прибавила в драматизме из-за конфликта внутри дружеского круга Грачева. Его инициатор – Андрей Битов. В издательский план 1962 года, кроме сборника Грачева, попала и книга Битова. Отдельные рассказы из книги публиковались и раньше. Тогда молодой писатель и познакомился с особенностями редактуры. Битов рассказывает об этом позже, в третьем лице:

Автор задохнулся от счастья, и на глаза навернулись слезы. Начал читать – и заплакал на самом деле. Шла как раз очередная кампания за чистоту русского языка. Редактором альманаха был писатель, крайне доброжелательный к юному дарованию, настаивавший на публикации его первых рассказов и сделавший своей опытною рукою все, чтобы они «прошли». Вместо «– Здесь чем-то воняет, – сказал дядька», загорелый автор прочитал: «– Здесь пахнет щами, – сказал дядя». Вместо «Красивая ты баба, да дура», дядя сказал: «Красивая ты женщина, но не умна». «Первые шевеления плоти» были заменены на «юные порывы души». И т. д.

Молодой Битов вступает в битву с доброжелательным редактором:

Не все удалось ему отстоять. Разве что «щи» он убрал категорически. Но отказаться от первой в жизни публикации был не в силах.

Сил не хватило отказаться и от первой своей книги – сборника «Большой шар», выпущенного в 1963 году.

Я пошел на то, чтобы в книжку вошло то, что можно было тогда напечатать. Рид же стоял на том, чтобы выпустить книгу на реальном собственном уровне, либо никак. У меня книжка вышла, у него – нет.

Битов вспоминает о репрессиях, жертвой которых он становится:

Помноженная на провинциальный, обкомовский коэффициент, кампания развернулась и в Ленинграде. Дыхнуло 46-м годом, пахнуло «космополитами», Ленинград был уже не Москва, своих абстракционистов удавалось сыскать с трудом. «Большой шар» подвернулся кстати. Особое негодование вызвал именно рассказ «Жены нет дома». Он был осужден на отчетно-выборном собрании писателей Ленинграда.

Публичное осуждение имело странный эффект для писательской судьбы Битова. В 1965 году выходит его вторая книга: «Такое долгое детство». В том же году, как мы помним, вместе с Ефимовым и Кушнером его принимают в Союз писателей. В 1967 году в Москве издают «Дачную местность». В 1968 году система с «особым негодованием» выпускает уже две книги автора.

В 1963 году писательская карьера Битова только набирает обороты. Но сам факт выхода книги, журнальных публикаций вызвал неоднозначную реакцию у соратников, которых уже можно назвать «былыми». Уникальным «документом эпохи» можно считать текст Битова «Из-за угла» – записки автобиографического дневникового характера. Они датированы летом-осенью 1963 года. В него входит «Открытое письмо писателю Р. Г. из Ленинграда и читателю Владимиру Крохе из Таганрога». Все упоминаемые лица зашифрованы инициалами, которые, впрочем, достаточно легко разгадываются. О некоторых из них речь еще впереди. А сейчас нас интересует тот самый заглавный «писатель Р. Г. из Ленинграда». Понятно, что это и есть Рид Грачев. Сам текст – оправдание литературного успеха Битова и объяснение неприязни по этому поводу со стороны коллег и друзей. Автор не изменяет себе, зачастую понять его трудно, хотя, может быть, это зависит от нежелания говорить простые вещи, не украшающие никого. Итак, слова Битова, относящиеся к Риду Грачеву:

Этот человек, несмотря на свой ум и талант, а может, и по свойствам своего ума и таланта, органически не способен видеть самого себя и не способен к общению, вещи самой для него необходимой, непостоянен потому и потому же никогда не сознается себе ни в одном своем естественном помысле, принявшем неблаговидное выражение, и сознание непостоянства своего всегда отодвинет от себя, объяснив это вдруг открывшимся ему несовершенством объекта бывшей любви и нынешнего непостоянства. Я не знаю ни одного человека из числа бывших близкими ему, которого бы он не чернил в ту же минуту или, и это уже свидетельствует о действительно выдающихся качествах объекта, минутой спустя.