Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

В последнем рассказе молодой писатель рисует портреты жильцов одного окраинного дома. Филимонов – формальный главный герой, приходит на место, где когда-то стояло здание. Теперь оно снесено, ландшафт «украсило» «пятиэтажное здание, составленное из бетонных плит». Сознание героя воскрешает образы соседей. Тут жил пожилой художник-оформитель – тайный поклонник абстрактного искусства. Зарабатывал он где-то на стороне:

Возвратившийся из далеких краев, жил шумно, торопливо и жадно. Он набрасывался на работу, на еду, на гостей, втискивался в такси, втягивал в дверцу жену, укатывал в гости, в театр, возвращался, размахивая палкой, закидывая маленькую голову в берете.

Художник принимал гостей, некоторых выгонял за «плохое поведение». Потом жажду общения заменяла жажда приобретательства:

Художник довольно быстро утолил свой голод по искусству, по умным людям и вдруг набросился на предметы. К дому подвозили мебель, художник подпрыгивал около грузчиков, срывая голос, ругался, обнаружив царапины на лаке, треснувшую ножку тахты. Покупки делались сюрпризом для жены, она должна была радоваться удачному выбору, и действительно радовалась, хлопотала, смеялась, затиснутая в комбинезон с брючками. Оба стали одеваться наряднее и чаще уходить вечером, а гости теперь бывали у них реже.

Затем память Филимонова воскрешает другую семейную пару. Следующая экзистенциальная зарисовка:

Он был высокий, с подчеркнуто спортивной фигурой, с модной прической, она – округлая, женственная, белокурая. Сначала они ссорились время от времени, но удивительно тихо – он выходил в коридор или на лестницу и курил, уставясь в пространство. Через час за ним выходила она, и они возвращались вместе. Филимонов догадывался, что эти ссоры вызваны пустыми часами, когда вдруг исчезает невидимый ритм, связывающий двоих. Они не были посвящены в происхождение этого ритма, получили его по наследству, не зная о нем. Они словно ехали на машине, не зная, когда кончится горючее, удивляясь перебоям, но не понимая их. Однако это их беспокоило. Филимонов чувствовал, что они бессознательно ищут какую-то формулу, какой-то рисунок жизни, и поздравил их про себя, когда старый шкаф был выставлен в коридор, а его место занял новый.

При этом сам Филимонов фигура авторского умолчания. Непонятно, кто он, откуда, чем занимается. Не хочется придираться к тексту, но еще одно обстоятельство бросается в глаза. Автор говорит, что «Филимонов прожил в нем не более полугода». Откуда за такой небольшой срок такое знание жизни обитателей, внутренних и внешних изменений, требующих гораздо большего времени? Такое ощущение, что автор парит над домом и его жильцами, взгляд с высоты замыливается, размывается. Налет литературности, придуманности несколько снижает впечатление от писательского дебюта. Намного интереснее Грачев в рассказах, посвященных теме войны и детства. И здесь ничего не нужно было придумывать. Все суше, четче, страшнее. Начало рассказа «Машина»:

Утром тетка сказала:

– А почему ты не спрашиваешь, что с твоей мамой?

– А что мне спрашивать, – ответил я, – я и так знаю: мама борется с фашистами в Ленинграде.

– Твоя мама умерла, – сказала тетка.

Я спросил:

– То есть как умерла? Ее убили фашисты?

– Нет, – сказала тетка. – Она просто умерла. Ну, чего ты уставился? И не заплачет. Бесчувственный звереныш.

Потом она за творогом меня послала, по карточкам получить. Сказала, чтобы я ни с кем не играл и не разговаривал, а то творог кончится.

На Грачева обращают внимание. Он не только становится центром притяжения для пишущей молодежи. Даже старшее поколение спешит отметиться, признать молодого автора. В начале 1990-х Андрей Битов вспоминает яркий эпизод тридцатилетней давности:

Рид Грачев вспыхнул внезапно, звезда первой величины, в 1960-м. Шло традиционное в Ленинграде совещание молодых писателей северо-запада. Благожелательно и осторожно провозглашались наши таланты: молодой, неопытный, перспективный, подающий надежды… Одна лишь Вера Панова, со свойственной ей строгостью и решительностью первой леди ленинградской писательской организации, объявила Рида Грачева талантом бесспорным, зрелым, надеждой всей русской литературы. Мы смотрели на него с ревностью и восхищением.

Неожиданно о молодом авторе узнает и всесоюзный читатель. В июньском номере журнала «Москва» за 1962 год печатается роман Сент-Экзюпери «Военный летчик» в переводе Марины Баранович. Грачев, сам переводивший знаменитого автора, видит, что в публикации отсутствуют последние главы романа. Он пишет статью «Присутствие духа», щедро цитируя в ней пропущенные сомнительные главы. Молодой писатель не только отмечает «грубую бестактность по отношению к шедевру писателя с мировым именем», но и предлагает свою трактовку Сент-Экзюпери, отмеченную, как тогда говорили, печатью внеклассового идеализма: