Кэтрин Сатклифф - Единственная моя

Оливия не заметила, как он снял с нее корсет и белье, потом туфли и тонкие шелковые чулки - настолько поглотило ее безмерное ощущение счастья. Затем муж положил ее на постель среди белых шелковых простыней и разбросанных по ним розовых лепестков.

Очень скоро он присоединился к ней, обнаженный, лаская, возбуждая, дразня до тех пор, пока она не вскрикнула и не затрепетала от восхитительного экстаза любви, переполняющей сердце, душу и тело, пьянящей, как аромат роз за окном, и безграничной, как вересковые луга, тянущиеся до самого горизонта.

Потом они лежали, обессиленные, но счастливые, дрожа от ночного ветерка, влетающего в открытое окно.

- Спасибо, - наконец сказал он. Оливия улыбнулась.

- За что?

- За то, что веришь в меня. Но, главное, за то, что любишь. - Он снова заключил Оливию в свои объятья и держал так до тех пор, пока тепло ее тела не смешалась с его теплом, пока страсть не вспыхнула с новой силой, и он перевернул ее на спину, рассыпав волосы словно мерцающее пламя среди подушек и лепестков. И они снова слились - медленно, возвышенно, в гармонии душ и тел, раскрывающихся навстречу друг другу.

- Спасибо за моего сына, - произнес Майлз.

Она ахнула и вздохнула, охваченная таким сильным порывом чувств, что казалось, вот-вот разлетится на тысячи кусочков восторга.

- Есть только одно, что могло бы сделать меня счастливее, чем я есть теперь, - послышались его нежные слова сквозь пелену блаженства.

- Скажи мне, - выдохнула она. - Скажи быстрее, любимый, и я сделаю все, чтобы это сбылось.

Майлз поцеловал ее легко, нежно и, погружаясь в ее манящие глубины, прошептал:

- Дочка, похожая на тебя.