Маргарита Дорогожицкая: Барвинок

Я подошла к гробу, взглянула на тело, поежилась от холода. Лицо купца было спокойное, расслабленное, хотя староста и говорил про помешательство, пену у рта, дикие выходки покойного. А у ляха Потоцкого тоже сердце колотилось, жар был, дыхание прерывалось, глаза света белого не видели. Знакомое что-то чудилось мне в этом, но вспомнить никак не могла. Я ворот рубашки у купца отвела, на шею взглянула. Не было следов, брехня, что его утопленница душила!

А вот пена все-таки была, в уголке рта и в носу. Едва заметная, но глаз у меня острый, я ведь в степи следы пятидневной давности могу углядеть. Помялась я немного, но себя пересилила, веко усопшему оттянула, а зрачки у него и впрямь оказались расширены, ровно от испуга смертельного. Батько сказывал, что раньше характерники силу имели могучую, такую, что и с мертвыми говорить могли. А про побратима своего Ивана Сирка вообще чудные вещи рассказывал, но только сам он никогда мертвых не тревожил, может не хотел, а может и не умел. С живыми куда проще, на них и морок навести можно, и волю подчинить, и тайны военные выведать.

Вот чуяла я, что не своей смертью купец умер, что отравил его кто-то, но страх все равно в сердце змеей поганой заполз и думать мешал. Помолилась перед гробом, от сквозняка вздрагивая поминутно, и ушла поскорей. На свет дневной, к живым ближе.

Я сидела темной тучей в шинку, разглядывала хозяина. Тощий как тростник, плюгавенький, только усы знатные, пышные, длинные. Нет ему веры, сразу решила я.

— Утопленницу говорят видели? — спросила я. — Красивая хоть?

Маленькие глазки у прохвоста сразу забегали.

— Не видел, ясна пани, боже сохрани! Меня бы на месте удар хватил с испуга. Я вам так скажу, это Тараска рассказывал, — перекрестился и кивнул на своего подавальщика. А ведь сразу видно — выкрест [11] Выкрест — человек, перешедший в христианство из другой религии. . — Тараска, а ну ходи сюда!

Хлопец был хилым, на девку похожим, лицо рябое, сам рыжий, глаза бесцветные, словно нету их вовсе. Тьфу, такого увидишь, сама испугаешься и вовек не забудешь! Я кивнула ему.

— Что, калган то купил?

Хлопец уставился на меня, словно видел впервые. Вот досада, неужто забыл?

— Ты корень калган-травы искал, для калгановки [12] Калгановка — водка, настоянная на корне калгана. , еще яблоки рядом, сторговался хорошо. Иль не помнишь меня?

Хлопец кивнул неуверенно, улыбнулся робко.

— Помню, просто сразу не признал.

— Так что, видел ты утопленницу?

— Видел. Когда купец кричать начал, я ее увидал. Она с ним рядом появилась, поманила его, и он совсем с ума сошел…

— Так как она выглядела? Почему решил, что утопленница? — перебила я Тараску.

Хлопец задумался, плечами пожал, уставился мимо меня.

— Так зеленая вся, тиной облеплена, лицо рыба съела, коса распущена…

— Говорят, прошлой ярмаркой утопла?

Шинкарь влез:

— Утопла, как же. Люди добрые сказывают, сама пошла топиться!

Тараска бесцветные брови сдвинул гневно, заволновался.

— Неправда! Брешут люди, от зависти брешут!

— Да как можно! Злыдень! Зачем ясну пани морочишь? Молчи уже. Глаза она тебе застила, дурню, а ты и рад. Марыська еще той хвойдой была, я вам так и скажу, ясна пани. А ведь и смотреть не на что, дура размалёванная, из всей красоты — коса и только. А как из речки достали, коса и отвалилась, а сама Марыська раздутая и страшная… А ведь ровно пава между девками ходила, как же, единственная дочка Ивана Бунчука, завидная невеста!

Я глаза прищурила, глядя, как шинкарь злобой исходит, видно, девка и ему приглянулась.

— А что, жених у нее был?

Аж перекосило шинкаря, грохнул передо мной чарку горилки да нехитрую закусь.

— Тьфу! Был, как не быть, ясна пани! Иван расстарался, сосватал дочку в соседний хутор, за пасечника Стёпку Кривошея. Тот уже два года как во вдовцах ходил, хозяйку в дом присматривал. А у него богатый надел земли, я вам так скажу. И свадьбу уже готовили, сыграть должны были на Покрова.

— Так чего ж Марыське топиться? И жених славный, и свадьба богатая, всем девкам на зависть… — поддела я шинкаря.

— А откуда бедному шинкарю знать, — пожал он плечами. — Только зачем ей в воду самой лезть? Ведь холодно было на Покрова в прошлом году…

— Так может, и не сама? Может, помог кто, а?

Шинкарь обиженно засопел, усы подкрутил, на казацкий манер. А сам небось даже сабли в руках не держал, поганец! Ох, и хотелось мне его нагайкой отходить, чтоб не повадно было.

— Может и помог. Кто ж теперь знает. Только я вам так скажу, ясна пани, не своей смертью померла, и то правда.