Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

— Не трожь! — зло отбросила она эту руку.

И та исчезла. Растворилась в мутной воде. Только круги пошли все дальше и шире, будто камень бросили в озеро и глядят теперь, как расходится след, не давая покойного сна. А вода холодная, бездонная, пустая, но полная. Прозрачная там, где глубоко. Сорная там, куда ходит люд. Пачкает, баламутит. И надо выйти из берегов, смыть с глаз долой все, что мучает. Милосердное озеро. Озеро. Спящее озеро.

— Ты? — Леся рывком обернулась к Поляше. — Ты же сама умирала… Как?

Спросила, зная ответ. В воду его. В холодную воду. Смыть кровь, дать наглотаться, как водою матери, дать выкашлять смерть, продышаться новорожденным, насмотреться в небо. Прозрачного мальчика в прозрачное озеро. Спящего сына леса в спящие воды. Хрупкого в хрупкое. Вечного в вечное. Донести бы только.

— Донесу, — пообещал ей волк.

Закачались сосны, заскрипели, вторя, что помогут, сберегут, свернут тропинку, отгонят зверя, идущего на кровь, не пустят тварей, идущих на смерть. И ложь, полоснувшая Лесю наотмашь, стоило только мертвой тетке взвиться горячим согласием, засверкать черными глазищами, за которыми ничего нет, кроме тлена, не страшила. Не ей врет Поляша, а волку своему. Длинная ниточка между ними вилась, но и той конец. Всему старому исход. Своя беда у мертвой тетки. Обещались лесу вызволить из топи мальчика, так вызволят. И другого сына спасут. Донести бы Лежку до спящей воды. И начнется все заново. Новым вызреет. Донести бы только. Донести.

…По бору они шли мучительно не спеша. Лежка отяжелел, ноги его обмякли и тащились следом, пока тело, подхваченное с боков, безвольно болталось в воздухе, и только руки еще держались за опору — плечи Леси и Демьяновы плечи. Волчьи и девичьи. Леся вдыхала влажный озерных дух и считала шаги. Десять, двадцать, сорок пять. Сколько еще идти? И надо ли? Он же мучается. Захлебывается кровью, а легкие его кромсают ребра, перебитые братским кулаком. Он же хрипит, силится кашлять, но не может. Ничего уже не может. Положить бы его под ракитовым кустом. Посидеть рядышком, пока дышит еще. Стереть последний пот со лба. Не мучать. Не тащить. Но озеро сонно плескалось впереди. Леся слышала его. Чувствовала прохладу кожей. Вдыхала сырость. Видела, как подтапливаются корни, как исходит влагой земля. Сто шагов. Двести. Сколько еще? Дойдут ли? Донесут ли? Успеют?

Лежка мучительно застонал в ответ, вялая рука его сползла с плеча Демьяна, отяжелевшая плоть осела на Лесю, ноги подломились, и земля больно ударила по коленям. Леся завалилась в грязь. Оскальзываясь, подползла к Лежке. Тот дышал быстро, ловил беззубым ртом воздух, но грудина не пропускала его внутрь, не давала напиться. Посинели губы, ввалились щеки. И дух, легонький, как первый осенний лист, сорвавшийся с зеленой еще ветки, затрепетал, натянул последние ниточки, держащие его в непригодном теле. Леся застыла, любуясь, как поблескивает на свету пуповина, отделяющая жизнь и смерть. Все оказалось так просто и так понятно. Вот ты живой, и дух твой в тебе. А коль умираешь, то дух твой уходит прочь, разрывая путы, которыми привязан он был к мясу и костям. Отходит плоть, отдает себя гнили, тлену и земле, чтобы новая жизнь бурно вызрела на старом месте. А дух — чистый и вечный — устремляется прочь. И нет причины страдать, нет причины печалиться. Путь не заканчивается на том. Он ничем не заканчивается. Никогда не заканчивается. Он вечен. Лишь бы нить прорвалась, перестала сторожить вечное в кратком миге тела. Лишь бы отпустила. Не заставила гнить в том, что начало умирать в миг своего рождения.

— Отходит, — возвестила Поляша, словно рядом с ней были незрячие.

И слово ее — неподъемное, как серые стены в лохмотьях пыли, — повисло на свободном Лежкином духе, утянуло его назад в тлен и боль. Леся взвыла зло, как рассерженная куница. Рванула к Демьяну, вцепилась в него мертвой хваткой.

— Не стой! Сделай! Сделай что-нибудь!

И упала к его ногам, и вцепилась в сапоги, и прижалась к ним щекой. Никогда еще ей не было так страшно. Ни в лесу этом, ни там, где она и не помнила толком, что за беда с ней творилась. Ничего не сравнится с болью прозрачного духа в умирающем теле. Ничего не сравнится с ужасом.

— Ты же Хозяин, — плакала она. — Он же умрет сейчас.

И не будет вечности. И не будет пути. Если здесь, на глухой тропинке закончится все, ничего уже не будет. В воду его. В спящее озеро нужно. Пожалуйста, Демьян, помоги. Донеси. Не стой столбом. Не гляди испуганно. Ты же здесь всех сильнее стал. Ты же один остался, кто с Глашиным молоком лес узнавал. Помоги брату. Лесу помоги. Донеси его, Демушка. Слезы смывали слова. Не было сил их говорить. Только плакать. Смотреть, как творит ворожбу человек, обернувшийся волком. Больно было смотреть, как сереет лицом Демьян. Страшно было слышать, как хрипит в груди у Лежки. Даже мертвая тетка притихла, застыла в стороне. И только капли, далекие капли, бьющиеся о холодную гальку, нарушали безмолвие. Чем дольше падали они вниз, тем серее становился Демьян. Злая ворожба оплела его, связала с братом. Одна смерть на двоих им выпала.