Брайан МакГриви - Хемлок Гроув [любительский перевод]

Я продолжала смотреть ему в глаза, улыбаясь, в надежде, что он поймет, – неважно, насколько горька правда, его мать всегда будет рядом, чтобы подсластить пилюлю. Но я также боялась, что он обнаружит себя мультяшным койотом, только что осознавшим, что шагнул со скалы. В молчании, он повернулся ко мне спиной и со скрипом сел на верхнюю ступеньку, позволив своему телу безвольно упасть на меня, и положив лицо мне на бедро.

Сразу после того, как ребенок проснулся и начал кричать, по телу Романа пробежала дрожь. Мы с тобой оба знаем, как это тяжело, он понял своим сердцем, что будет дальше. Он обнял мои ноги, задрожал сильнее, и, соберись с духом, он боролся. Он будто был наполнен железной стружкой, рвущейся к магниту. Он чувствовал давление, но сопротивлялся ему. Эта кульминация – не было ни единого момента в его жизни, который бы не оказался шагом на пути сюда. Все это время я вела его к развязке. Он сжал подол моего платья и начал шептать себе под нос. Одни и те же слова, снова и снова, но я не могла их расслышать. Я ждала и чувствовала, как его боль передавалась мне, я знала, – без этого никак, и вскоре он ее преодолеет, как и все мы.

Внезапно он встал и, спотыкаясь, подошел к окну. Должна признаться, я была немного разочарована, – думала, он будет дольше сопротивляться. Как я его понимаю! Он обхватил себя руками и смотрел в свои глаза, приказывая себе, громче повторяя то, что до этого шептал: Обрати свое сердце в сталь. Я поняла: он пытается использовать транс на себе! Мой вундеркинд! Я светилась от гордости, даже преждевременно зная о провале его стратегии, что отразилось в его позе, прежде чем он снова повернулся ко мне. Он спросил, зачем я так поступаю.

Но он знал. Компас сердца всегда укажет на истинный север. Кровь это жизнь.

– Все, чего я хотела от мира, это лучшего для моего ребенка, – сказала я.

Он посмотрел на меня и со всей решимостью заявил:

– Тебе не победить.

Он залез в нагрудный карман и достал маленький контейнер. Открыв его, вынул маленькое бритвенное лезвие. Он прижал лезвие к венам на руке и резанул им от локтя до запястья, а затем повторил это с другой рукой. Он сполз по стене и посмотрел на себя, пока жизнь, пульсируя, вытекала из него. Она не нашла себе места на полу, вместо этого взобралась по стенам, окружая его, чтобы сформировать самые идеальные ослепительные крылья.

Мой мальчик летал!

Наконец, его голова упала, и я подошла к нему. Положила его голову себе на колени, закрыла его глаза и прижала пальцы к безжизненной шее. Я пела ему, так же, как пела нашим подсолнухам, чтобы они расцвели. Так оно и случилось: жизнь забилась под моими пальцами, и эти глаза открылись обновленными, – мой собственный, драгоценный подсолнух расцвел. Он взглянул вверх, на меня. Вся неуверенность и отвращение ушли из этих глаз. Он знал. Я убрала руку, и он поднялся. Рука об руку мы стояли у колыбели. Ребенок успокоился, глядя на своего отца. Кровь от крови. Я отпустила руку Романа и отступила назад, когда плоть на моих руках затрепетала. Я слышала это в его венах. Это случилось. Я стала свидетелем самого утонченного чуда превращения. Никогда в жизни я так сильно не хотела кричать. Я завопила, и он Превратился, закаленный, как это необходимо нашему роду, в печи непередаваемой потери, наконец, наконец, наконец, вытянулись его девственные клыки – что за клыки! белые и идеальные, словно ангельские, и он опустил голову в колыбель, чтобы напиться.

Подумать только! – как это блеющее стадо называет нас таким словом: трагически абсурдно находиться в лучшем состоянии и счастливее с Богом, будучи неживым, нежели не мертвым!

До скорого, О.

Сталь. Обрати свое сердце в сталь.

Они продолжали ехать. Она сказала, что они будут ехать, пока он не скажет остановиться, а он еще не сказал. Она рефлекторно потянулась, чтобы погладить его по волосам, забыв, что их больше нет, и погладила его колючий череп, горящий красным от бритвы, жалкая бледная плоть, по сравнению с остальной кожей. Она спросила, не голоден ли он, он ответил, что поест позже. Это самое сложное, с чем можно мириться. В свои школьные годы, тощая, как спичка, она узнала, что листья и трава питаются солнечными лучами, взамен всему, что питают сами листья и трава, и с тех пор она поняла и свято верила, что отворачиваться от мира еды все равно, что отвернуться от мира света. Но даже в самых отдаленных провинциях за ночью следует рассвет, и он обязательно проголодается.