Брайан МакГриви - Хемлок Гроув [любительский перевод]

Годфри уткнулся в колени. Квадратные флуоресцентные лампы отражались от мраморного пола, напоминая длинный ряд коренных зубов.

– Нахрен ребенка, – сказал он.

Прайс отнес сверток в свой кабинет и положил его на пол. Он отдернул простыню и посмотрел на лицо, которое застыло в маске беспощадной, уродливой смерти. Он позвонил в морг Хемлока и попросил прислать машину, затем вышел в коридор, закрыл за собой дверь и сел на пол рядом с Годфри. Он вдохнул запах дезинфицирующего средства. Он никогда прежде не понимал, почему людям не нравится, как пахнет в больнице. Раньше он не догадывался, насколько неуютно в них может быть.

– Прости меня, Норман, – прошептал Прайс. – Я не Бог.

Оливия настояла вести машину сама, хотя Роман, как говорится, держался. Но она знала – это не только обманчивое, но и очень опасное состояние. Она знала, что значит держаться. По крайней мере, он поспал: она прописала ему водку с несколькими таблетками успокоительного и сидела на краю его постели, как месяцы назад, во время ужасного происшествия с той маленькой мертвой лесбиянкой. Когда он проснулся, она спросила, куда бы он хотел поехать, и успокоилась, когда он просто сказал: «К Питеру». За ночь до этого ей звонил Прайс, и она поняла: слишком многое свалилось на ее плечи, для Нормана просто нет сил. У нее свои приоритеты.

Пока они ехали в тишине, Оливия раздумывала, сказать ли ему, но решила этого не делать. Он мог просто возненавидеть вестника, не смотря на то, как сильно вестник любит его, больше, чем кто-либо и когда-либо. Нет способа облегчить его страдания, и неважно, как тяжело ей самой везти его туда, где он даже не представляет, что обнаружит, а точнее, чего не обнаружит. Он сидел рядом с ней и держался. Она потянулась и дотронулась до его лица. Он отпрянул; единственное, чего его сердце сейчас не желало – прикосновений, но она не убрала руку.

У матери есть определенные права, и когда человек не может утешиться, раздражение порой лучше других помогает ему понять, что он здесь, он еще жив. Они проехали парк и свернули на лужайку.

Как и предполагала Оливия, когда они добрались до дома Руманчеков, машины уже не было, а дверь трейлера осталась открытой нараспашку; они даже не побеспокоились закрыть ее за собой. Роман вышел наружу и огляделся, слегка озадаченно, словно искал кусочек головоломки, которой не было в коробке. Затем его взгляд наполнился неожиданно ужасным осознанием. Очевидное, к коему она не могла его подготовить: цыгане есть цыгане. Они украдут кольца с твоих пальцев или любовь из сердца и исчезнут, не оставив ничего после себя, кроме следов дыма в ночи. Но она ничего не сказала, видя, как это давит на сына, но от осознания, что изначально была права, она улыбнулась самой себе. Слегка. Как не подготовлен был ее мальчик к таким врагам! – смерть это одно, она порой неожиданная и непроизвольная. Но бегство! Не существует сильнейшего разрушителя миров. Она завела руку за спину и тихонько провела пальцами через ткань блузки по тонкому следу шрама.

Много лет назад Оливия, еще маленькая девочка, жила далеко за лесами и была самой уродливой из двух сестер. Она обладала не то, чтобы красотой, способной обещать беспечную жизнь, но некой серой андрогинностью, которая при сравнении с красотой ее сестры, казалась порочной шуткой. И, самая кульминация, внизу спины, длиною с палец, висел хвост. Тем не менее, она росла счастливым ребенком, нежным существом, который мог пропустить весь день, гуляя по долине подсолнухов и напевая самой себе, всегда под защитой отца и старшей сестры, которые верили, что даже все богатство мира не сможет сравниться с радостью заботы о такой простой и домашней девочке.

Но огромная любовь не могла помешать сбыться их страхам, и в свои тринадцать лет Оливия познала вкус первого страдания, от которого так долго опекалась. Его имя было Дмитрий, и он был рабом. Во времена аристократии подобное было обыденной вещью, и не было имени древнее или более восхваляемым, чем имя ее отца, обладавшего бесчисленными цыганскими рабами, – она никогда не думала о них больше, чем о лошадях и свиньях.

Чтобы осознать, даже такому нежному и чувствительному существу, что обладание людьми наравне с лошадьми и свиньями – порочно, ей потребовалось бы понять, что цыгане, фактически, те же люди – идея, которую даже ребенок не воспринимал всерьез. Но потом появился Дмитрий. Нет, покупка этого раба не прояснила окончательно вопрос таксономии, она лишь до бесконечности все усложнила. Не то, чтобы Оливия поняла, что Дмитрий – такой же человек, как ее отец или его друзья, но она обнаружила, что он – существо, достаточно не похожее на других мужчин или цыган, когда-либо встречавшихся ей.