Владимир Моисеев - Внутреннее задержание [СИ]

— Ага. В покер. Прости, Максим, но ты же играл вместе с нами?

— Свою объяснительную я уже написал. Теперь твоя очередь. Советую придерживаться моей версии событий. Общение с персоналом базы входит в наши обязанности, не правда ли? Для чего? Для своевременного выявления крамолы. Так и отвечай, если спросят. Это правильный ответ.

Слово — крамола не понравилось Зимину. Есть вещи, о которых не следует без необходимости говорить вслух. Не поминай черта всуе. Наши предки в таких вещах прекрасно разбирались. Как эта дрянь — крамола смогла объявиться на Луне? Поверить в ее самозарождение было трудно. Скорее всего, Максим ошибся. Чепалов был человеком серым, невыразительным, в характеристике значилось — «не импульсивен». Понятно, что с такой оценкой прямой путь в бухгалтера. Ждать от него ярких поступков бессмысленно.

И вот тут Зимин, в прямом смысле слова, подавился собственными мыслями, если так можно выразиться. Никогда прежде в его голове не появлялись такие идиотские кощунственные мысли. Будто бы он считает, что крамола — может быть ярким поступком, выходит, что общественное послушание — серость беспросветная. Прилетело в голову, надуло сквозняком. Успокаивало только одно — Зимин сознавал абсурд наполнивших его голову определений. С теми же основаниями он мог рассказать Горскому о том, что в столовой рядом с ним кормился белый медведь, пожиравший моченую клюкву. Одинаково невозможные события. Зимин постарался выбросить из головы посетившие его предательские и несуразные ассоциации. Объяснение могло быть одно — временное помешательство, вызванное умственной усталостью и бедностью впечатлений.

Прошло три дня (Горский сказал, что так нужно, чтобы пациент дозрел и стал покладистым), и Зимин отправился на первый допрос Чепалова. Все это время он думал о предстоящей встрече. Боялся посмотреть в его глаза. Но не собирался признавать ответственность за его арест. Впрочем, и забыть, что это он неудачно выкрикнул его фамилию, когда правильнее было бы промолчать, ему не удавалось. В голове Зимина крутилось одно: не надо было морочить голову девушке своим метареализмом. Но это был наговор. Правильнее было бы сказать: не надо было позволять девушке морочить себе мозги разговорами о метареализме.

Чепалов казался Зимину человеком несерьезным, не заслуживающим профессионального внимания. Может быть, он и заблуждался. Наверное, все дело в том, что он был толстоват. Не толст, а именно толстоват: излишне рыхл и, наверняка, мягок на ощупь. Зимину не хотелось дотрагиваться до него, избави Бог, ему и разговаривать с Чепаловым не хотелось. Он был поразительно скучен. Не умел, например, вставлять к месту и ни к месту слоганы популярных реклам, без чего, ясное дело, остроумным человеком стать нельзя. Не часто встречаются люди напрочь лишенные какого либо обаяния. Чепалов по этому делу был чемпионом. Абсолютным и непобедимым. Что мог выдумать умного или коварного, или, тем более, опасного для предстоящего практического бессмертия скромный бухгалтер? Признать Чепалова вольнодумцем было трудно. Разве способен на решительный поступок человек с таким неухоженным телом? Зимин не знал с чего начать допрос. Чепалов сам пришел на помощь.

— У меня неприятности из-за текста? — спросил он неожиданно твердым голосом.

— О чем это вы? — вопрос Чепалова застал Зимина врасплох. Его буквально перекосило от приступа удушья, вызванного волной холодного дурно пахнущего ужаса. Зимину показалось, что Чепалов пытается перевести разбирательство с больной головы на здоровую.

Меньше всего Зимину хотелось болтать с пациентом о текстах и литературном труде. Что-то тошнотворное и болезненное открылось для него в словосочетании — «литературный труд». Но нет, это была не болезнь, не диагноз, а обвинительный приговор. И без подсказки специалистов стало понятно, что сочинительство — это и есть самое большое и непростительное вольнодумство, которое только можно представить. Да, если оставить бесконтрольного человека наедине с листком бумаги или клавиатурой, результатом обязательно станет абсолютное вольнодумство. Получается, что даже похвала начальству в подобных обстоятельствах — своеволие? Зимин с ужасом подумал, что его самого теперь можно считать вольнодумцем? Вот к чему приводит регулярное ведение дневника!

— У меня неприятности из-за текста? — настойчиво переспросил Чепалов.

— Не знаю. Не хочу гадать. О том, что вы пишете текст, я не знал. Во всяком случае, я вашего текста не читал, — признался Зимин, он считал, что врать следует только при крайней необходимости.