Джелли Дюран - Раб

— Но, может быть, хоть вы объясните, кто такой Ксантив? — царь заметно повеселел. — Кто он — ангел, пророк, полубог? Что в нем особенного, если вы заботитесь о нем? Откуда это имя?

— Он человек, хотя имя его, действительно, людям не дается. У каждого человека есть два имени, — объяснял Гранд. — Имя его души, и имя его тела — временного пристанища души. У Ксантива имя только одно — имя его души. Заботимся мы о нем потому, что у его души особая миссия. Совершив страшное преступление, его душа была наказана. Он прошел череду перевоплощений, подошел конец сроку, отведенному на искупление. Он обычный человек, обладающий особым даром — будить уснувшие души других. Это и произошло с тобой — Ксантив разбудил твою душу, спавшую под маской черствого правителя. Поэтому тебе так больно — ты вновь начал чувствовать. Собственно говоря, в этом и есть миссия Ксантива.

— И что дальше? — нетерпеливо спросил Керх. — Я должен буду построить новый храм, отказаться от трона?

Богов очень насмешили его выводы. Отсмеявшись, Гранд сказал:

— Ничего этого не надо. Впрочем, если тебе захочется, ты можешь что-нибудь построить. Храм, дворец, галерею — что угодно. Поступай так, как велит тебе твоя душа, не перешагивай через нее. Помни об этом всегда. А Ксантиву передай: любовь — алтарь, но не надо понимать буквально призыв отдать ей жизнь. Посвятить себя и умереть за нее — разные вещи. Любви не нужна кровь.

Они поднялись, подошли к двери. На пороге Ивэл обернулся:

— Да, Керх, я хотел бы предостеречь тебя: не доверяй ни дочери, ни ее жениху. Опасайся их.

Они вышли — как нормальные люди, через дверь, Керх еще некоторое время слышал звуки их шагов по каменному полу коридора. Не исчезли бесследно, не растворились в воздухе, не прошли сквозь стену.

Все-таки они существуют. Не такие, какими их описывали жрецы, но они существуют. Он был почти счастлив, сделав это открытие: хотя они сказали, что не хотят вмешиваться, они не допустят, чтобы произошло несчастье. Ведь они тоже не безразличны к судьбе Ксантива.

Впервые после возвращения дочери под родной кров Керх спал спокойно, как ребенок.

Ксантив, ухватившись за прутья решетки, смотрел в небо. Вот он и настал, первый день лета. И последний день его жизни. Такой короткой — всего двадцать шесть лет сравнялось ему этой весной.

Он знал, что на городской площади три дня назад возвели помост, завалили его хворостом… Дождей не было, и сухие ветви, а за ними доски помоста вспыхнут, как прошлогодние стебли тростника. Его ждала долгая мучительная боль, он старался не думать об этом. Но против воли он все чаще возвращался к мысли, что напрасно не бежал вместе с разбойниками.

Прошедшего не воротишь, сожаление было бесполезно. Он знал, что сумеет сохранить достоинство в любых испытаниях. Он знал, что его ждет. Он не боялся смерти, но… Как обидно было умирать таким молодым! Отказываясь бежать, он думал, что останется таким равнодушным к себе до конца, но дни летели, и с каждым днем все более властно заявляло о себе его жизнелюбие. Он легко мирился с мыслью о смерти в бою, когда нет времени для раздумий и колебаний, но его ждала совсем другая смерть. Вновь и вновь он стискивал зубы, думая — последний день, и стараясь забыть об этом, отвлечься от этой мысли.

Тюремщики не смотрели ему в глаза. Царь Керх одарил его милостью — он вернул ему свободу, но для Ксантива это значило не так много — свои последние шаги он пройдет без цепей, но и только. По закону свободный человек мог быть помилован, но Ксантив знал, что его казнят.

Он не торопился, съедая свой последний нехитрый завтрак. Свободный человек мог рассчитывать на мелкие поблажки, и он воспользовался ими. Он сбрил щетину, покрывшую его щеки за дни, проведенные в тюрьме, он потребовал чистую одежду. Он не оттягивал время казни, но и не стремился прожить эти часы побыстрее.

Солнечные лучи были, пожалуй, чуть поласковее, чем обычно в эти утренние часы. Ксантив шел по середине улицы между двумя солдатами, и каждый шаг болезненным звоном отдавался в ушах. Еще четверо солдат расталкивали толпу, сбежавшуюся поглазеть на казнимого.

Ксантив шел, высоко подняв голову. Ему нечего было стыдиться, он умирал за то, что для других людей иногда проходит незамеченным. Тысячи мужчин любят тысячи женщин, но он один умирает за это… Жизнь кипела в каждой клеточке молодого тела, сильное сердце билось ровно и немного чаще, чем следовало бы, будто отмеривая последние шаги. Сколько их осталось? Две сотни? Сотня?