Стивен Эриксон: Дом Цепей

— Она увидит, как думаешь?

— Слишком ясно. Того и боюсь.

Резак выглянул в окно. — Я любил ее, знаешь? И сейчас люблю.

— Так что не удивляешься, почему она ушла.

Резак потряс головой, не в силах больше сдерживать слезы. — Нет, Котиллион, — шепнул он. — Не удивляюсь.

Древняя дорога далеко растянулась за спиной. Карса Орлонг направил Ущерба к северу, вдоль нового внутреннего моря. На востоке дождевые тучи нависли над мутной водой, но ветер отгонял их дальше.

Он еще немного вглядывался в небо, а потом натянул удила на небольшом, усыпанном валунами холме и соскользнул со спины коня. Взойдя на широкую плоскую скалу, Теблор отстегнул меч и положил острием вниз у валуна, затем сел. Поднял мешок и пошарил в кармане, достав бхедринью солонину, сухие фрукты и козий сыр.

Пообедал, созерцая воду. Закончив, раскрыл завязки мешка и вытащил останки Т'лан Имассы. Поднял так, чтобы сморщенное лицо Сибалле смотрело на волнующуюся воду.

— Скажи, — начал Карса, — что ты видишь?

— Мое прошлое. — Недолгая тишина. — Все, что я потеряла…

Теблор разжал руку, часть трупа упала, поднимая пыль. Карса нащупал мех с водой и напился. Глянул вниз на Сибалле. — Ты как-то сказала: если бросить тебя в море, душа освободится. Придет забвение. Так?

— Да.

Он поднял ее с земли, встал и пошел к краю моря.

— Погоди! Теблор, погоди! Не понимаю…

Лицо Карсы исказилось. — Начиная свой путь, я был юн. Я верил в одно. В славу. Теперь я знаю, Сибалле, что слава — ничто. Ничто. Вот что я понял.

— А что еще ты понял?

— Немногое. Всего одно. Милосердие — дело совсем иное. — Он поднял ее повыше и швырнул далеко в воду.

Тело упало на мелководье, но тут же пропало в мути, и волны унесли пену.

Карса отвернулся. Встал лицом к каменному мечу. И улыбнулся. — Да. Я Карса Орлонг, урид и Теблор. Свидетельствуйте, братья мои. Однажды я стану достоин вести таких, как вы. Свидетельствуйте.

Меч снова повис за спиной, Ущерб принял тяжкий вес Тоблакая. Он поскакал от берега, на запад, в пустоши.

Как ни смотри, она была мрачной женщиной. Онрек Сломанный смотрел, как она стоит в середине комнаты и бросает суровые, оценивающие взоры на своих юных убийц. Судя по исказившей миловидные черты гримасе, ничего неподобающего она не нашла… Взор наконец упал на Тралла Сенгара, и гримаса стала презрительной. — От тебя мы тоже должны беречь спины?

Сидевший на грубом полу у столь же плохо отесанной стены Тисте Эдур пожал плечами: — Не вижу легкого пути убедить, что я достоин вашего доверия, Минала. Разве что передать всю мою долгую и порядком неприятную историю.

— Уж избавь, — процедила она и вышла из комнаты.

Трал Сенгар глянул на Онрека и ухмыльнулся. — Никто не хочет ее слушать. Что ж, я не удивлен. И даже не обижен. Сказка будет неуклюжая…

— Я выслушаю твою историю, — отозвался Онрек.

Стоявший у входа Ибра Гхолан заскрипел шеей. Т'лан Имасс глянул через плечо на Онрека, помедлил миг и вернулся к охране дверей.

Трал резко засмеялся. — Идеально для неопытного сказителя. Вся аудитория — два десятка детей, не понимающих ни слова на моем языке, и трое неупокоенных, лишенных чувств и даже способности их выражать. В конце плакать буду лишь я… похоже, без всякого основания.

Монок Охем, что стоял в трех шагах от Ибры Гхолана, неспешно повернулся к Онреку. — Похоже, ты ощутил, Сломанный. Потому и желаешь отвлечься.

Онрек молчал.

— Ощутил что? — спросил Тралл.

— Она уничтожена. Женщина, отдавшая Онреку сердце перед Ритуалом. Женщина, коей он обещал свое сердце, только чтобы украсть. Во многих смыслах она была уничтожена еще тогда и долго шла к забвению. Будешь спорить, Онрек?

— Не буду, Гадающий.

— Безумие такое неистовое, что отвергло сам Обет. Так домашняя собака может проснуться с лихорадкой в мозгу. Она рычит и яростно убивает. Разумеется, остается лишь выследить ее и загнать в угол. Уничтожить, пленить вечной тьмой. Так мы думали. Безумие позволило обмануть даже нас. Но теперь забвение схватило ее душу. Жестокая, мучительная кончина, но все же… — Монок Охем помолчал и склонил голову набок. — Тралл Сенгар, ты еще не начал сказания, но уже плачешь.

Тисте Эдур бесконечный миг смотрел на гадающего, и слезы текли по впалым щекам. — Я плачу, Монок Охем, потому что он не может.