Эдвард Даль - Игра с отражениями (оборванная исповедь)

– Ты что, Вик, не любишь Толстого?

– Я его практически не читал, чтобы любить или не любить. Я его боюсь.

– Как это, Вик? Не понимаю…

Говоря это, Диана, отложила компьютерные очки на стоявший рядом низкий столик, встала со своего места, подошла ко мне сзади, наклонилась через спинку кресла, в котором я продолжал сидеть, и обняла меня за плечи, прижавшись своей щекой к моей. При этом, как бы требуя продолжения начатой темы, она вопросительно промурлыкала: «М-м?»

Это было почти непереносимо!

Такое случалось много раз в той, нашей прежней жизни… Я тогда закидывал руки назад, обнимал Диану за шею и, не переставая целовать в щёки, губы, глаза, волосы, затаскивал её к себе на колени… О, Боже! Ничего этого я не мог сделать сейчас!

…Я «отечески» похлопал ладонью по окрещённым у меня на груди рукам Дианы, отклонился головой в сторону и сказал:

– Если тебе действительно интересно, могу рассказать. Только пойди сядь в своё кресло.

– Слушай, Вик, а с тобой всё в порядке? – с беспокойством спросила Диана, отстраняясь. – У тебя сердце колотится, как сумасшедшее…

– Так, знаешь ли, трудные воспоминания… Ну, слушай. Лет двадцать пять назад это случилось. Даже чуть больше. Был в то время у меня такой приятель – Аксель. Так вот он затащил меня на вечеринку…

Через час Диана знала о своей прошлой жизни со мной всё… кроме того только, что это была именно её жизнь.

Историю с криохранилищем я тоже пока попридержал.

– Грустная история, Вик, – сказала она, – ты мне никогда ничего подобного о себе не рассказывал. Зато теперь я понимаю, откуда взялось моё имя… А мама знала про всё это? Мне снова пришло в голову, что я совсем ничего о ней не знаю. Ты никогда про неё не рассказываешь. Только, что она умерла, когда я была совсем маленькая, – и всё. Тоже тяжёлые воспоминания? У вас были плохие отношения? Расскажи! Мне интересно. Я не ребёнок, как мне кажется. Ведь так? Я всё пойму. Надо же мне наконец что-то знать о собственной семье. А то, если честно, я уже давно чувствую какую-то недоговорённость. Тут что? Семейные тайны? Может быть, мне пора о них знать? Наверно, я даже имею на это право. Что ты молчишь?

«Ну что? – забилось молотком у меня в голове. – Момент истины? Прямо сейчас?»

Но я медлил.

Я слишком хорошо понимал: то, что я могу и, собственно, уже давно хочу (если не сказать страстно желаю!) открыть Диане, неизбежно будет выстрелом прямо ей в сердце, в душу, в мозг… Нужно было решиться нажать на спусковой крючок и, возможно, тем самым убить её. Кто способен равнодушно и без серьёзных последствий вынести такое знание о себе? Стрелять или не стрелять? Сейчас или подождать? Подождать? Чего? Пока всё само-собой рассосётся? Глупость! Идиотизм! Тогда уж лучше было оставить её в той ипостаси, которая обеспечена холодильниками «Мицара». И просто ждать чуда воскрешения. С той же вероятностью желаемого результата…

Стрелять!!!

– Хорошо. Выражение: «Кто умножает знание, умножает скорбь» – тебе известно?

– Обижаешь, Вик! Я у тебя всё-таки филолог! Хотя и недоучившийся. Пока… Кроме того, есть и такое выражение: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным». Из тех же, между прочим, анналов! Съел?!

Я поймал себя на мысли, что не вполне честно провоцирую её задор. Не вполне честно, потому что подсознательно хочу от неё же получить толчок к совершению того шага, который боюсь сделать сам. Хочу, чтобы она помогла мне выстрелить в неё.

– Видишь ли, моя дорогая, есть такое знание, которое может и убить.

Диана вскочила из кресла и заговорила, взвинченно жестикулируя:

– Ну, Вик!!! Ну чего ты инересничаешь, как маленький, ей Богу? Ну чего я такого страшного могу о нас узнать? Ты что, скрывающийся от правосудия маньяк-убийца? Может, мама не умерла, а это ты её убил? Или я правнучка Гитлера?! Говори!!!

– У Гитлера не было детей…

– Сама знаю! Не увиливай! Раз начал – договаривай.

– И никого я не убивал. В том числе и твою маму. Я её вообще никогда не видел.

Диана, видимо, хотела что-то быстро ответить, но запнулась, будто налетев на невидимую преграду. Она явно пыталась постичь смысл произнесённых мною слов, уложив их в рамки формальной логики.

А я молчал, оставляя следующее слово за ней. И вновь уличал себя в том, что тем самым довольно подло хочу переложить на плечи моей девочки хотя бы часть ответственности за жестокую инициативу в раскрытии опаснейшей и довольно дикой, с точки зрения человеческой морали, тайны её собственного происхождения.