Надежда Мамаева: Игра отражений

Казалось, что я брожу по трактам добрую сотню лет. Или две. Хотя… кто знает, может, действительно так и есть. У смотрящих время течет по-другому. Не песком сквозь пальцы, как у простых смертных, а медленно и размеренно. Дни нанизываются, словно бусы на четки. Потому и сливаются все в одно целое, бесконечное.

Да, время не властно над теми, кому сами боги этого мира повелели ходить меж живыми и мертвыми и следить за тем, чтобы за нарушение клятвы взымалась плата.

Сумеречные, или тьенки, как суеверно величали нас дланники, не знали усталости и сна. Хотя когда-то были простыми смертными, которым не чужды и боль, и радость.

Я тоже когда-то была такой. Смеялась летнему солнцу, радовалась вкусу спелой земляники на губах, жгучей холодной росе, что кусала пятки рано утром, улыбалась молочным туманам, что выстилали заливной луг, когда я бегала с мальчишками удить рыбу. А потом всего этого не стало. Мне повстречался чернокнижник, которому нужна была жертва. Простая девчонка стала разменной монетой на алтаре. Но умереть я тогда не успела. Черный маг сам не рассчитал своих сил, и вырвавшаяся из круга призыва тьма сожрала сначала его самого, а потом облизнулась и на меня. Но я каким-то чудом сумела дотянуться до одной из свечей пентаграммы и потушить ее.

Мрак схлынул обратно, в свою уютную бездну, а я осталась. Уже не живая, но еще не мертвая. Обреченная ходить меж теней.

Участь тьенки и почетна, и горька одновременно. Мы можем вечно скитаться меж теней и отражений, судить, казнить, миловать и всегда – ждать. Смертные боятся уйти за грань. Мы же, смотрящие, об этом порою мечтаем.

Сколько себя помню после того чернокнижного ритуала, я всегда двигалась: летела бесплотным духом по трактам или скользила смутной тенью по деревенским околоткам, становясь почти человекам, сновала в суетливой базарной толпе, металась по покоям кнессов и заглядывала в лачуги бедняков.

Не спала, лишь иногда позволяла себе чуть замедлиться: присесть под кроной раскидистого вяза, вглядеться в беззаботные лица влюбленных, которые не замечали никого вокруг себя, помечтать…

Но больше всего меня манили дети. Их искренность, не прикрытый маской лжи и лицемерия взгляд… Я смотрела на щербатые улыбки и сама улыбалась, словно становилась на несколько мгновений живой. Почти живой.

А еще с детскими клятвами всегда было просто и ясно. Они шли от самого сердца, из глубин души, без подтекстов и подводных камней. И наказывать за то, что дитя их не сдержало, было не так страшно: у молодых впереди еще много лет жизни. Месяц или даже год отнятого срока – плата тяжелая, но по малолетству подъёмная.

Другое дело старики. У них и седьмицу вынимать из земного срока, отпущенного богами, иногда было страшно (хотя вроде бы тьенкам страх неведом): а вдруг вот именно это время и было последним? И, отняв его, я вынимаю из старого сердца саму искру жизни.

Но случались и безголовые. Эти клялись, божились и… верили, что ничего им не будет за то, что не выполнят условий сговора с небесами. А потом они же удивлялись, когда я приходила по их душу. Кричали про то, что это все лишь словеса и бабкины сказки, что нету платы за невыполненный зарок… и с такими криками умирали. Потому как обещали эти пустословы много, очень много, и зачастую клялись собственной жизнью, светясь ярко, не хуже костра в безлунную ночь…

Сегодня небо было ясным, чистым, словно натертый песком до блеска медный таз. Парило. К вечеру наверняка будет гроза. А за ней – лужи. Последние я не любила, потому как всегда отражалась в них. Да и в зеркалах тоже.

В такие моменты я завидовала вампирам. Вот те наоборот: вроде бы из плоти, но, их лика в отражении не сыщешь. Я а же… часто только так и видна. Хотя бывает, что приходится и нацепить на себя личину простой смертной.

Сегодня мой путь был на судилище. Не только кессы бросают вызов друг другу, борясь за свою правду и свою женщину.

Ровно в полдень в бритали должны были скрестить мечи двое. И повод-то был, казалось бы, пустячный – слово. Но то на первый взгляд. А на деле…

Началось все седмицу назад, когда брюхатая жена кузнеца не могла разродиться. Местной повитухи в бритали не оказалось, зато в корчме как раз сидели пришлые: мать-знахарка с сыном. У последнего не то что борода, даже пух юношеский не проклюнулся. Туда и ворвался папаша, голося: «Спасите!».

Когда выяснилось, кого и от чего, собственно, спасать, а папаша слегка осип, лекарка встала из-за стола, подхватила свою суму и лишь сухо молвила: