Эдвард Даль - Игра с отражениями (оборванная исповедь)

Я подошёл сзади, положил ей на плечи ладони, наклонился и поцеловал в макушку. Она нетерпеливо мотнула головой, будто отгоняя муху, и вслепую сделала мне рукою жест, дескать: «Подожди, я сейчас занята!»

Делать нечего, пришлось сесть в другое кресло.

На меня опять накатило чувство нереальности происходящего. Как бывает во сне. Привидится что-то такое – в реальной жизни совершенно несбыточное, но при этом невыразимо желанное. И вот оно, – кажется, сбылось. Но уже через раскрашенную грёзой фантастику пробивается тревожное ощущение абсолютной хрупкости и ненадёжности происходящего. Будто гуляешь по подвешенному в воздухе листу оконного стекла. И оно непременно лопается, принося отрезвляющую досаду пробуждения…

Вот, в двух шагах от меня сидит любимая женщина. Совершенно та, казалось, безвозвратно потерянная… Совершенно она – во всех своих видимых и скрытых качествах – остервенело вожделенная в своей многолетней для меня недоступности.

Только протянуть руку! Только сделать пару шагов!

По стеклу.

А потом? А потом – треск рассыпающейся опоры, тяжёлая досада от отрезвления, и очередное уже тысячекратно повторённое в прошлом обжигающее чувство потери только что обретённого, но тут же, прямо в пальцах рассыпавшегося в песок драгоценного дара…

Господи! Если бы дело состояло только в том, чтобы вновь броситься на её завоевание! Плевал бы я на то, что для всех окружающих я был катастрофически старше Дианы. Чёрта с два все эти Сташеки, или Михели, или, как бы их ни звали и как бы они ни были молоды и хороши собой, смогли бы составить мне конкуренцию! Я ещё до нового появления Дианы на свет столько знал о ней как о женщине: о всех её пристрастиях и антипатиях, о всех движениях её мыслей и желаний, о всех тайных пружинах, управлявших её чувственностью, – что смог бы без труда отодвинуть со своей дороги любого непосвящённого соперника. А разница в возрасте более чем в тридцать с хвостиком лет? Да ерунда! Мало, что ли, примеров такой любви, выросшей из гораздо более простых обстоятельств, чем те, которые сопутствовали моим отношениям с Дианой?

Но я был по рукам и ногам спелёнутым в тесном и липком коконе моего фальшивого «отцовства». Переносить это мучительно противоестественное состояние, превращавшее в бессмыслицу всё, что я совершил в прошлом, и делавшее абсурдным всё моё дальнейшее существование, стало уже совершенно невозможным. Его следовало прекратить. Любой ценой.

Наконец она повернула лицо ко мне.

Парные мониторы компьютера сделались прозрачными, отчего он вообще стал неотличим от обычных очков.

Диана сдвинула устройство на кончик носа, поверх него взглянула на меня и немного капризно спросила:

– Ну, чё те, Вик?

«Вик» – это принятое между нами сокращение моего имени. Ещё с младенчества, с того самого момента, когда Диана только-только начала издавать звуки, похожие на речь, я намерено изъял из нашего с ней лексикона такие слова как «папа» или «отец». То, что девочка, которую все окружающие считали моей дочерью, звала своего «родителя» по имени, никого особенно не удивляло, а признавалось просто семейным чудачеством. Мне же это представлялось неким (весьма эфемерным, правда) мостиком к нашим настоящим с ней отношениям, которые я всё ещё уповал воссоздать, так же, как в своё время воссоздал её живое тело. Я, разумеется, понимал, что в данном случае имеет место не более, чем наивная подмена термина, которая ничего не решает в восприятии меня Дианой.

После того как она обрела своё второе существование, я мог вести себя по отношению к ней только как отец. Иначе бы всё открылось, и я бы немедленно потерял её. Как отца она меня и воспринимала. «Чё те, Вик?» – значило ровно то, что в другой семье: «Чё те, пап?»

И ничего больше.

– Чё те, чё те! – передразнил я её, – Ты скоро нормально говорить разучишься… Филолог хренов!

– Да, ладно тебе! – немедленно отпарировала Диана. – Сленг и просторечие – неотъемлемая часть существования и развития любого живого языка. Вот!

– Бог с тобой! Чем занята? Если не секрет, конечно.

– Доклад готовлю для семинара по творчеству Толстого…

– О Господи!

Это вырвалось у меня невольно. Я ещё не забыл, что именно интерес Дианы к этому, как утверждают, гениальному сочинителю когда-то давно сыграл роль спускового крючка для роковой цепочки событий, приведших сначала к катастрофе на ледяном плече Эльбруса и, в конце концов, к тому неестественному положению, в котором оказались… Нет! В которое буквально я затолкал и самого себя, и любимую женщину.