Любомир Николов: Десятый праведник

Гастон хохотнул, словно впервые об этом услышал.

— Скажи ему, пусть побережет свою задницу. Грохнут его где-нибудь над Венгрией, и все дела.

— И я ему то же самое твержу, — пробормотал Николай, доедая первый бутерброд. — Да он не слушает…

Бутерброды были просто великолепны — свежий крестьянский хлеб, душистое масло и толстые куски ветчины. Он откусил второй и посмотрел вниз на дорогу. Пыльные остатки бывшего асфальта были сплошь изрыты ямами; единственным более или менее ровным местом была глубокая колея, проделанная редко проезжающими здесь телегами. Дорога была усеяна камнями. Никто не убирал их, пока они окончательно не останавливали движение. Тогда извозчику приходилось слезать и сталкивать их в пропасть, где давно ржавели останки ставших бесполезными автомобилей. На краю дороги торчал покоробленный и разбитый дорожный знак, на котором все еще просматривался казавшийся сейчас совершенно неуместным запрет на превышение скорости более 80 километров в час.

— Вечно ты на мели, — покачал головой Гастон. Он говорил это без укоризны, даже с некоторым уважением. — И как тебе это удается? Вроде бы немало имеешь…

— Сам не знаю, — пожал плечами Николай. — При этой дороговизне деньги куда-то уплывают.

— Да ты и не особо напрягаешься, пока голод не одолеет. Слушай, Ник, хочу тебе по-дружески подкинуть одно выгодное дельце. Если выгорит, потом можешь всю жизнь бить баклуши. Один-два броска через горы. Платят австралийскими долларами.

Николай присвистнул:

— Австралийскими? Без дураков? А что за товар?

— Бриллианты.

— Ясно. Значит, ты теперь на иоаннитов работаешь. Это без меня, дружище. Извини, но мне моя шкура дороже. За бриллианты расстреливают на месте.

— За спички тоже расстреливают, — возразил Гастон.

— Да, но тут сбыл товар — и свободен. А если пойдут слухи, что я замешан в афере с бриллиантами, и выяснять не станут, правда это или нет, пришлепнут на месте. Так что это не ко мне. А почему Баске не предложишь?

— Да я предлагал, — неохотно признался француз.

— И что?

— И слышать не хочет об иоаннитах. Совсем старик из ума выжил. Говорит, что они дети сатаны.

— Может, он и прав. Терпеть не могу фанатиков, какого бы цвета они ни были. Просто трясти начинает, когда их вижу.

Гастон нетерпеливо махнул рукой.

— И я их терпеть не могу, если хочешь знать. Но дело есть дело. Пятнадцать килограммов бриллиантов ждут отправки, а у меня нет надежного курьера.

— Хочешь выйти сухим из воды? — усмехнулся Николай.

И тут же пожалел о сказанном. Лицо главаря утратило всякое выражение, стало непроницаемым, только сквозь щелочки глаз сквозило холодное недоверие.

— Отказываешься, значит?

— Отказываюсь, — вздохнул Николай. — И если бы был уверен, что ты послушаешь моего совета, то посоветовал бы тебе отдать товар обратно.

— Австралийские доллары, — напомнил Гастон.

— Да к черту эти австралийские доллары! Это же бриллианты! Я бы на любой товар согласился — спички, зажигалки, лекарства, даже бензин, чтоб ему пусто было. Но бриллианты… Иоанниты свихнулись, о завтрашнем дне не думают. А ты готов ради них на любые жертвы, ведь если власти пронюхают, не успокоятся, пока не накроют всю курьерскую сеть. Пока они нас терпят, потому что понимают, что без нас как без рук. К тому же у них ни сил нет для борьбы с нами, ни желания блокировать горные тропы. Но если разнесется слух, что мы работаем на этих самых иоаннитов, в игру вступят крестьяне. А ты знаешь, какие они суеверные в последнее время. Охота тебе бегать от толпы крестьян, вооруженных вилами да берданками?

Он распалился и, наверное, мог бы еще продолжать, но с той стороны, где дорога делала поворот, донесся крик сойки. Гастон знаком велел ему замолчать и быстро натянул на голову черный капюшон с прорезями для глаз и рта. Люди в засаде в овраге тоже начали маскироваться, их движения были осторожны и неловки, они старались не высовываться из укрытий. Где-то покатился камешек, упал, и вновь наступила звенящая тишина.

Наконец тишину прорвали новые звуки — топот скачущих галопом коней, скрип плохо смазанных колес и грохот железных ободов по камням и комьям асфальта. Гастон взял автомат и снял с предохранителя. Он выглядел все так же спокойно и уверенно. Его глаза смотрели сквозь прорези капюшона вызывающе и слегка насмешливо, словно он собирался выиграть приз в тире на крестьянском рынке. «Когда-нибудь с ним поквитаются, — подумал Николай. — Шлепнут по дурости, а он даже не успеет понять, что случилось».