Любомир Николов: Десятый праведник

Он был уже совсем близко от группы, когда Баска повернул голову и впился в него глазами. Из темных глаз била какая-то страшная энергия, и Николай остановился на мгновение, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Старик выпил слишком много, решил он. Слишком много даже для своих, почти неограниченных возможностей. Хотя он был не то чтобы пьян, скорее выглядел впавшим в некое странное состояние, когда алкоголь срывает пелену смысла, прикрывающую всю нелепость и бесцельность мира.

Баска кивнул — едва уловимо, но с такой властностью, что Николай не заметил, как преодолел несколько шагов и очутился перед ним. Остановился, словно перед злой собакой, а в голове вертелась навязчивая мысль. Если это злая собака, он не должен показывать, что боится ее. И все же боялся — не столько легендарного кривого ножа Баски, сколько мертвецкого холода его бездонных глаз.

— Его время еще не пришло, парень… — Старик произносил французские слова грубовато, с грубым «р» и в то же время немного смазанно и неясно. — Не пришло, так и знай.

Он помолчал, не выпуская Николая из виду. Хотел удостовериться, что его поняли. Настаивал, приказывал, чтобы его поняли… Возможно, даже был готов схватиться за нож, если собеседник его разочарует. И это не из-за вина, здесь было нечто большее.

— Чье время? — спросил Николай. Едва уловимым движением он отвел было руку назад, к поясу, к своему ножу.

— Не стоит, парень! — остановил его Баска. — Я ловчей, ты же знаешь. Мне сейчас не до игр…

— Чье время не пришло? — повторил Николай. Вариант с ножом отпадал. Лучше будет скатиться вниз по склону и скрыться за ближайшим деревом. Да, так будет лучше всего.

— Того мальчишки с ишаком, — в голосе Баски вдруг прозвучала усталость, и, как ни странно, его французское произношение стало более внятным. — Мальчишки с ишаком. Его время еще не пришло. И твое не пришло. — Он опять опрокинул бутылку, потом отер губы тыльной стороной ладони, и в его взгляде на мгновение мелькнула насмешка. — И ты был не лучше его, когда явился… Помнишь? Склад бензина в Кастильоне, а? Пробитая канистра… И как тебе удалось тогда отделаться от собак, парень?

За долю секунды прошлое пролетело в голове, обрушившись, как выстрел… нет, как свист пули над бесконечно пологим склоном, а горный хребет парил где-то в недосягаемой вышине изумительно синего неба. Безмолвная, исполненная ужаса молитва… только не в канистру… не в эту проклятую канистру с бензином, которая неимоверно тяжелая и булькает при каждом мучительном шаге к спасению. А невидимый стрелок целится, не торопясь, видимо, у него оптический прицел, и куда же ему еще целиться, как не в канистру? Впереди взрывается фонтанчик из земли и травы… Шаг, еще, еще… Мышцы икр и ляжки напряжены до предела, но ускорить шаг не получается… Оглушительный звон возле самого уха, и сразу за ним противное жужжание срикошетившей пули, рикошет, рикошет, слава тебе, господи, значит, еще немного поживем. Тяжелый свист дыхания в пересохшем горле сливается с громоподобными ударами сердца, отдающимися в висках, но даже сквозь этот сонм звуков прорывается далекий злобный, надрывный лай собак. Они взяли след — по запаху капель бензина, которые просочились из той едва заметной дырочки в проржавевшем металле. Лай приближается, одна рука достает пистолет, другая тянется к ножу, но отроги гор еще далеко, а каждый миг задержки здесь, под прицелом, означает смерть или, что еще хуже, пулю в канистру…

Стиснутые зубы заскрипели. Он с трудом разжал челюсти, и теперь в нем было достаточно злобы, чтобы встретиться взглядом с Баской.

— Мы все грешили, старик.

Баска хохотнул тихонько, безрадостно.

— Да, парень, мы все грешили. И я грешил, знал бы ты, сколько я грешил… Если найдется кому обмыть меня перед тем, как положить в гроб, тот прочтет на моей коже целую книгу грехов. Не пером писанную, а свинцом и холодной сталью. Но есть там кто-то на небесах, который каждому отмеривает срок. И этот кто-то решил, что сегодня не ваш черед — не твой и не мальчишки с ишаком.

Он помолчал, облизал потрескавшиеся губы и одернул одеяло немного вниз. «Старик рехнулся, — подумал Николай, — никогда в жизни он не говорил так много». Вдруг ему показалось, что со стороны лежащего человека подул ветер, тяжелый, плотный ветер, полный ледяного дыхания пустоты, праха и тлена. Невольно он поднес руку к лицу, но волна прошла, остался лишь острый, испытующий взгляд Баски.

— И ты, значит, учуял, а, парень? Первый раз небось? Ничего, зато запомнишь на всю жизнь. Это было давно, очень давно… Мне только одиннадцать стукнуло, когда Карлос Эль Коете зашел в трактир Кастильца… и когда Фелиппе сказал ему: «Привет, братец. Давно не виделись», мы все почувствовали этот запах, потому и вышли на улицу, а кто-то побежал за священником… Ведь человек не должен помирать без господа…