Александр Рубан - Белый слон

Где сейчас работает полковник Тишина, я не знаю и знать не хочу, а в Клубе он является одним из трёх сопредседателей Исторического Общества. Вот уже год, как он давит на все инстанции, тщась отобрать у нас пару "гостиничных номеров" для двух новых экспозиций: "Миротворческие традиции Запорожской Сечи (рейды на запад)" и "Ермак Тимофеевич - первый русский миротворец в Сибири".

Предупреждать этого "историка" о чём бы то ни было глупо и небезопасно. В особенности, об опасности ОТТУДА. Потому что либо ОНИ ему ничего не сделают - либо ТУДА ему и дорога. Такие спят спокойно, личные сны у таких приятны и в меру волнительны.

А что сегодня приснится мне? В ночь с пятницы на субботу мне, как правило, снится всякая ерунда, стыдно рассказывать. Белый слон хулиганит. А тут ещё водка...

Хельга уже спала (не у меня на плече, как любит Ника, а так же, как я, на спине) и держала меня за руку. Плитку она усыпила на ночь, но я не мёрз, наверное, потому, что Хельга держала меня за руку... И карниз, державший занавесочку, тоже спал, но у краски на потолке уже началась старческая бессонница, она продолжала слабо светиться. Ещё месяц-другой, и она наконец-то уснёт навсегда... Уже засыпая и сам, я вдруг подумал, что, кажется, я знаю, что ИМ нужно от парамуширцев. Это была настолько дикая мысль, что я поспешно отнёс её появление на счет водки и постарался прогнать. Это был типичный значок - его не было. И, чтобы прогнать значок, я стал снова думать о поручике Титове: увижу ли я его завтра в Клубе?

Если бы у Хельги был транслятор - всё было бы просто. Я приснился бы Титову, не называя себя, и попросил бы его зайти утром в бар. И если бы он не пришёл, я бы точно знал, что он уже ТАМ. Но транслятора у Хельги нет, только приёмник, да и тот одноканальный. Хельга всегда спит одна... И сниться ей вот уже три года, как некому, значит, транслятор она продала. А пенсия... Вдовы, живущие на пенсию, рано или поздно продают всё и приходят в Клуб. В номера...

Я скрипнул зубами, и Хельга моментально проснулась.

- Ты злишься, - шепнула она. - Не надо.

- Я не злюсь. Я пытаюсь уснуть.

- Ты злишься на значки - и видишь только их. Хочешь, мы поспим вместе?

- Мы и так спим вместе.

- Нет, я имею в виду третье: спать и видеть один и тот же сон. Хочешь?

- Значит, у тебя есть транслятор?

- Он не нужен. Наоборот, он только мешает.

- Слишком много значков? - улыбнулся я.

- Ты уже всё понимаешь. Ещё чуть-чуть - и будешь совсем колдун. Тебя усыпить?

- Попытайся.

- Поспим вместе?

- Да.

- Спи, - шепнула Хельга, и я уснул...

Материк был громаден и ещё никак не назывался. Название ему придумают потом, когда его не станет. Очень красивое название, оно звенит и светится через весь материк. Вот так:

Г О Н Д В А Н А

Только это будет уже не материк, а сплошной значок... А пока что он весь живой: двигается, дышит, стареет.

Я опустился на алмазный пляж северного побережья. Когда материк станет значком, этот пляж уйдет под Гималаи. Алмазов не станет. Они обнажатся в других местах, но перестанут быть просто песком и камнями. Песчинки и камни окажутся значками, из-за которых начнут убивать. Из-за значков всегда дерутся и убивают, и получается, что убивают сами значки. Которых нет. Которых больше, чем даже песчинок на этом пляже... Я посидел у воды, пересыпая песок из ладони в ладонь, а потом отряхнул ладони и побрёл вглубь материка, прочь от пляжа. Хорошо, что он уйдет под Гималаи. А то ведь жутко подумать, какая свалка могла бы тут произойти спустя сотни миллионов лет.

Я продирался через густые заросли высоченных папоротников, протискивался между жёсткими зелёными стеблями и увязал по щиколотки в жирной хлюпающей земле. Из-под ног, пищ`а, порскало что-то живое. Со всех сторон рычало, ворочалось, чавкало, предсмертно орало, ликующе и трубно возвещало о том, что сумело выжить и вот сейчас насытится.

Потом я брёл, увязая по щиколотки в горячем песке. Что-то живое с сухим шелестом порскало из-под ног и, сухо шелестя, зарывалось по самые кончики дрожащих, звонких от сухости хвостиков. Кто-то огромный, натужно хрустя сухожилиями, полз вдалеке, равномерно вбивая в барханы чугунные тумбы ног, беспорядочно ныряя в песок маленькой головкой на длинной шее и влача бесконечный, как товарняк, чешуйчатый хвост. Трескучий рой диковинных насекомых, с мою ладонь каждое, снялся с гребня ближайшего бархана и завис надо мной, двигаясь одновременно и резко, как вертолёты на смотру, то влево, то вправо.

Вода в реке, которую я переплыл, была жёлтой, вязкой и тухлой, как недоваренный позавчерашний кисель. Потому что в ней тоже жили - по крайней мере, начинали жить.