Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

Холодная расчетливость немцев ужасала: каждый поезд был предназначен ровно на одну тысячу пятьсот человек, по сто пятьдесят на каждый из десяти вагонов.

…Всю нашу семью отправили в пересыльный лагерь в Мехелене на территории Бельгии. Туда сгоняли евреев, пока их не набиралось достаточно для отправки в Польшу. Холодная расчетливость немцев ужасала: каждый поезд был предназначен ровно на одну тысячу пятьсот человек, по сто пятьдесят на каждый из десяти вагонов.

Мы стояли на холоде – в страхе и тревоге. Мне казалось, что по своему опыту я уже знаю, что такое фашистский концлагерь и что будет дальше. Но мои представления не имели ничего общего с тем кошмаром, который нас ожидал. И вдруг произошло нечто невероятное. Я увидел, как с другой стороны платформы мне кто-то машет, подпрыгивая от радости. Сначала я не поверил своим глазам, решив, что воображение играет со мной злую шутку, – но да, да! Это был Курт! Брюссельская полиция задержала его, когда он находился на улице в запрещенное время. При себе Курт не имел ни документов, ни ста франков, чего было достаточно для ареста по закону о бродяжничестве. Представляете: в целом набралось сразу три причины для ареста – еврей, немец, да еще и бродяга! Это случилось с Куртом несколько недель назад, но его держали в лагере, пока не набралась одна тысяча пятьсот евреев для депортации. Я был очень рад увидеть его снова – несмотря на то что полторы тысячи человек томились в это время в ожидании чего-то ужасного.

НАКОНЕЦ НАЦИСТЫ стали загружать нас в вагоны: мужчин, женщин и маленьких детей. Упаковали нас, как коробки сардин. Можно было стоять или опуститься на колени, но лечь или снять пальто уже не получалось. На улице было очень холодно, но в спертом воздухе вагонов скоро стало невыносимо жарко.

Ехали мы девять дней и девять ночей. Иногда поезд мчался, иногда едва-едва полз, а иногда останавливался на несколько часов. Еды не было, воды – очень мало. На каждый вагон дали по одной 166-литровой бочке с водой, которой должно было хватить на сто пятьдесят человек. Еще одна такая бочка использовалась как отхожее место. Все мы – мужчины, женщины, здоровые или больные, – пользовались ею на глазах у остальных.

Главной проблемой стала вода. Без еды человек может прожить несколько недель, а без воды – никак. Отец и тут взял инициативу в свои руки. Он извлек из карманов небольшой складной стакан, швейцарский армейский нож и лист бумаги. Я до сих пор не понимаю, где ему удалось ими разжиться. Он разрезал лист на сто пятьдесят маленьких квадратиков и объяснил всем систему нормирования, целью которой было растянуть запас воды на как можно более долгий срок. На каждого в вагоне полагалось по два стакана воды – утром и вечером. Вместе с первым стаканом человеку выдавался квадратик, а вечером, подходя за вторым, он возвращал его. Тот, кто терял бумажку, воды больше не получал. Шли дни, воздух становился все более смрадным по мере того, как в бочке с экскрементами прибывало, а в бочке с водой убывало. Жизнь тянулась от утреннего стакана до вечернего.

Вскоре в других вагонах вода закончилась. Стук колес не заглушал несшиеся оттуда крики. Одна женщина кричала: «Мои дети хотят пить! Возьмите мое золотое кольцо, только дайте воды!»

Прошло еще два дня, и крики прекратились.

Вскоре в других вагонах вода закончилась. Стук колес не заглушал несшиеся оттуда крики. Одна женщина кричала: «Мои дети хотят пить! Возьмите мое золотое кольцо, только дайте воды!» Прошло еще два дня, и крики прекратились.

Когда мы прибыли к месту назначения, сорок процентов людей в других вагонах были мертвы. В нашем вагоне погибли два человека. Остальные выжили – благодаря моему отцу. По крайней мере были живы до тех пор, пока не попали в Аушвиц…

Шел февраль 1944 года, худшее время суровой польской зимы, когда наш поезд прибыл на станцию Аушвиц II – Биркенау, и я впервые увидел над ограждением из колючей проволоки печально известную вывеску «Arbeit macht frei» – «Труд освобождает».