Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

По одну сторону от Менгеле для людей начиналась новая жизнь в аду, по другую – ожидала жуткая смерть в полной темноте.

Выбираясь из вагонов, люди поскальзывались на грязной мерзлой земле, к тому же выход находился на большом расстоянии от платформы – нужно было спрыгнуть, чтобы на нее попасть. Все были очень слабы, некоторые больны, но у нас с отцом остались силы, чтобы помочь сойти с поезда женщинам, детям и пожилым людям. Мы высадили маму с сестрой, но, пока помогали другим, они затерялись в перемешавшейся толпе, когда нацисты с дубинками, пистолетами и злобными собаками погнали людей, как скот.

Нас согнали к месту, где над грязной землей в окружении эсэсовцев возвышался мужчина в ослепительно-белом лабораторном халате. Это был доктор Йозеф Менгеле, которого называли «ангелом смерти», один из самых кровожадных в мире убийц и один из самых жестоких людей в истории человечества. Он указывал новоприбывшим, куда им идти – налево или направо. Тогда мы еще не знали, что он проводит свой знаменитый «отбор». Заключенных разделяли на мужчин и женщин, на тех, у кого оставались силы для рабского труда в Аушвице, и тех, кого прямиком направляли в газовые камеры. По одну сторону от Менгеле для людей начиналась новая жизнь в аду, по другую – ожидала жуткая смерть в полной темноте.

«Туда», – сказал Менгеле, указывая на меня.

«Сюда», – сказал он отцу, указывая в противоположную сторону, на грузовик, в котором уже находились заключенные.

Нет! Нет!! Я не хотел расставаться с отцом. Меня словно что-то подтолкнуло – я мигом перескочил на другую сторону и пошел за теми, кто направлялся к грузовику. Но уже на подходе к нему попался на глаза одному из охранников Менгеле.

«Эй! Разве он не велел тебе идти туда? – Он указал на вход в лагерь. – Тебе не надо в грузовик».

«Warum?» – спросил я. Почему?

Он сказал, что мой отец старый, поэтому поедет на грузовике, а я пойду пешком. Мне показалось это разумным объяснением, и больше я не задавал вопросов. Если бы я оказался в том грузовике, то был бы уже мертв.

Три дня и три ночи комната наполнялась криками и запахом крови.

В тот день Менгеле отобрал сто сорок восемь молодых людей, пригодных для работы, в том числе и нас с Куртом. В лагере всех заставили раздеться и бросить всю одежду в одну кучу. Затем нас – сто сорок восемь человек! – отвели в маленькую туалетную комнату, в которую мы и набились. Я чувствовал, что ко мне подступает страх, потому что знал, что произойдет дальше. Видел уже такое в Бухенвальде. Нацисты собирались проводить проверку на выносливость. Нас запрут в темной и тесной комнате на несколько дней и, когда сил у людей совсем не останется, будут кричать что-то вроде «Пожар!», «Газ!» или избивать одного человека, чтобы вызвать панику и толчею, в которой заключенные станут топтать друг друга.

Каждому из нас выдали бумажку с идентификационным номером, предупредив: тот, кто ее потеряет, будет повешен. Вместе с Куртом и двумя другими парнями, которых я знал по Бухенвальду, мы придумали план выживания. Коротко говоря, состоял он в следующем: «застолбить» угол, в котором можно стоять; пока двое стоят и караулят возле стенки, двое позади них спят. А потом наоборот. Три дня и три ночи мы следовали этому плану: поочередно сторожили и спали. Нацисты время от времени вызывали панику, рядом с нами бушевала толпа, и люди в темноте увечили друг друга. Три дня и три ночи комната наполнялась криками и запахом крови. Когда наконец загорелся свет, восемнадцать из ста сорока восьми человек были мертвы. Одного из них, совсем неподалеку от меня, так сильно затоптали, что глаз у него свешивался с лица. Когда я разжал руку, чтобы посмотреть, сохранился ли у меня идентификационный номер, по ладони текла кровь: я так сильно его сжимал, что ногти вонзились в кожу.

…После проверки на выносливость нацисты отвели меня в комнату, где выдали тонкую хлопковую униформу и кепку – и то и другое в синюю полоску. Сзади на куртке был номер с моего листка. Потом, зафиксировав мою руку ремнем, вытатуировали на ней этот номер, забравшись так глубоко под кожу, что сразу стало понятно: избавиться от него уже невозможно. Боль была такая, будто в меня одновременно воткнули тысячу игл. Чтобы я не прикусил язык во время этой процедуры, мне сунули кусок бумаги, который я сжал между зубами. Это был максимум доброты, проявленной ко мне в первый день пребывания в аду.