Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Бѣжать сейчасъ же — значитъ, подвести Бориса. Написать ему? Но если за нами есть слѣжка, то никакого письма Борисъ просто на просто не получитъ. Нужно было придумать какой-то рѣзкій, для всѣхъ неожиданный поворотъ отъ всѣхъ нашихъ плановъ, рѣзкій бросокъ въ какую-то никѣмъ непредвидѣнную сторону... Но — въ какую сторону? Былъ наскоро, начерно придуманъ такой планъ. Юра идетъ въ лѣсъ къ нашему продовольственному складу. Я увязываюсь съ динамовцами покататься по озеру на моторной лодкѣ — обычно на этой лодкѣ двое чиновъ третьяго отдѣла выѣзжали на рыбную ловлю. Подманю ихъ къ берегу противъ нашего склада, ликвидирую обоихъ и попаду къ Юрѣ и къ складу въ моментъ, котораго третій отдѣлъ предвидѣть не сможетъ, и съ оружіемъ, взятымъ у ликвидированныхъ чекистовъ. Потомъ мы двигаемся на моторкѣ на югъ и, не доѣзжая устья рѣки Суны, высаживаемся на берегъ въ уже знакомыхъ намъ по моей развѣдкѣ и по нашему первому побѣгу мѣстахъ. Весь этотъ планъ висѣлъ на волоскѣ. Но другого пока не было. Стали строить и другіе планы. Наше строительство было прервано двумя вещами.

Первая — это было письмо Бориса. Изъ Свирьскаго лагеря пріѣхалъ нѣкій дядя, разыскалъ меня въ баракѣ, началъ говорить о пятомъ и о десятомъ, оставляя меня въ тревожномъ недоумѣніи относительно смысла и цѣли этихъ нелѣпыхъ разорванныхъ фразъ, ускользающей тематики, безпокойнаго блеска въ глазахъ. Потомъ мы вышли изъ барака на свѣтъ Божій, дядя всмотрѣлся въ меня и облегченно вздохнулъ: "ну, теперь я и безъ документовъ вижу, что вы братъ Бориса Лукьяновича" (мы оба очень похожи другъ на друга, и посторонніе люди насъ часто путаютъ)... Человѣкъ досталъ изъ двойной стѣнки берестовой табакерки маленькую записочку:

— Вы пока прочтите, а я въ сторонкѣ посижу.

Записка была оптимистична и лаконична. Въ ней за обычнымъ письмомъ былъ нашъ старинный, нехитрый, но достаточно остроумный и ни разу чекистами не расшифрованный шифръ. Изъ шифрованной части записки явствовало: дата побѣга остается прежней, никакъ не раньше и не позже. До этой даты оставалось не то восемь, не то девять дней. Измѣнить ее для Бориса уже технически было невозможно — развѣ какая-нибудь ужъ очень счастливая случайность... Изъ разспросовъ выяснилось: Борисъ работаетъ въ качествѣ начальника санитарной части. Это — должность, на которой человѣку нѣтъ покоя ни днемъ, ни ночью: его требуютъ всѣ и во всѣ стороны, и побѣгъ Бориса будетъ обнаруженъ черезъ нѣсколько часовъ; вотъ почему Борисъ такъ настойчиво указываетъ на жесткій срокъ: 12 часовъ дня 28-го іюля. Въ остальномъ у Бориса все въ порядкѣ: сытъ, тренированъ, посылки получаетъ, настроеніе оптимистичное и энергичное.

Уже потомъ, здѣсь, въ Гельсингфорсѣ, я узналъ, какъ и почему Борисъ попалъ изъ Подпорожья въ Лодейное Поле. Изъ его санитарнаго городка для слабосильныхъ, выздоравливающихъ и инвалидовъ ничего не вышло: этотъ городокъ постепенно вовсе перестали кормить; тысячи людей вымерли, остальныхъ куда-то раскассировали; Бориса перевели въ Лодейное Поле — столицу Свирьскаго лагеря ОГПУ... Стало тревожно за Бориса: побѣгъ изъ Лодейнаго Поля былъ значительно труднѣе побѣга изъ Подпорожья: нужно будетъ идти изъ крупнаго лагернаго центра, какъ-то переправиться черезъ Свирь, идти по очень населенной мѣстности, имѣя въ запасѣ очень немного часовъ, свободныхъ отъ преслѣдованія... Это, въ частности, значило, что какой-то планъ Борисомъ уже разработанъ до мельчайшихъ деталей и всякое измѣненіе срока могло бы перевернуть вверхъ дномъ всѣ его планы и всю его подготовку. Что дѣлать?

Мои мучительныя размышленія были прерваны самимъ дневальнымъ.

Какъ-то днемъ я пришелъ въ нашъ баракъ. Онъ былъ абсолютно пусть. Только у дверей сидѣлъ въ понурой своей позѣ нашъ дневальный, онъ посмотрѣлъ на меня совсѣмъ ужъ пронизывающимъ взоромъ. Я даже поежился: вотъ сукинъ сынъ...

Думалъ напиться чаю. Кипятку не было. Я вышелъ изъ барака и спросилъ дневальнаго, когда будетъ кипятокъ.

— Да я сейчасъ сбѣгаю и принесу.

— Да зачѣмъ же вамъ, я самъ могу пойти.

— Нѣтъ, ужъ дозвольте мнѣ, потому какъ и у меня къ вамъ просьба есть.

— Какая просьба?

— Да ужъ я вамъ послѣ...

Дневальный принесъ кипятокъ. Я досталъ изъ нашего "неприкзапа" — неприкосновеннаго запаса для побѣга — два куска сахара. Налили чайку.

Дневальный вдругъ всталъ изъ-за стола, пошелъ къ своимъ нарамъ, что-то поковырялся тамъ и принесъ мнѣ помятое, измазанное письмо въ конвертѣ изъ оберточной бумаги.