Иван Солоневич: Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Иванъ Лукьяновичъ Солоневичъ

III изданіе. Издательство "Голосъ Россіи", Софія, 1938. Обложка и рисунки Ю. Солоневича.

Я отдаю себѣ совершенно ясный отчетъ въ томъ, насколько трудна и отвѣтственна всякая тема, касающаяся Совѣтской Россіи. Трудность этой темы осложняется необычайной противорѣчивостью всякаго рода "свидѣтельскихъ показаній" и еще большею противорѣчивостью тѣхъ выводовъ, которые дѣлаются на основаніи этихъ показаній.

Свидѣтелямъ, вышедшимъ изъ Совѣтской Россіи, читающая публика вправѣ нѣсколько не довѣрять, подозрѣвая ихъ — и не безъ нѣкотораго психологическаго основанія — въ чрезмѣрномъ сгущеніи красокъ. Свидѣтели, наѣзжающіе въ Россію извнѣ, при самомъ честномъ своемъ желаніи, технически не въ состояніи видѣть ничего существеннаго, не говоря уже о томъ, что подавляющее большинство изъ нихъ ищетъ въ совѣтскихъ наблюденіяхъ не провѣрки, а только подтвержденія своихъ прежнихъ взглядовъ. А ищущій — конечно, находитъ...

Помимо этого, значительная часть иностранныхъ наблюдателей пытается — и не безуспѣшно — найти положительныя стороны суроваго коммунистическаго опыта, оплаченнаго и оплачиваемаго не за ихъ счетъ. Цѣна отдѣльныхъ достиженій власти — а эти достиженія, конечно, есть, — ихъ не интересуетъ: не они платятъ эту цѣну. Для нихъ этотъ опытъ болѣе или менѣе безплатенъ. Вивисекція производится не надъ ихъ живымъ тѣломъ — почему же не воспользоваться результатами ея?

Полученный такимъ образомъ "фактическій матеріалъ" подвергается затѣмъ дальнѣйшей обработкѣ въ зависимости отъ насущныхъ и уже сформировавшихся потребностей отдѣльныхъ политическихъ группировокъ. Въ качествѣ окончательнаго продукта всего этого "производственнаго процесса" получаются картины — или обрывки картинъ, — имѣющія очень мало общаго съ "исходнымъ продуктомъ" — съ совѣтской реальностью: "должное" получаетъ подавляющій перевѣсъ надъ "сущимъ"...

Фактъ моего бѣгства изъ СССР въ нѣкоторой степени предопредѣляетъ тонъ и моихъ "свидѣтельскихъ показаній." Но если читатель приметъ во вниманіе то обстоятельство, что и въ концлагерь-то я попалъ именно за попытку бѣгства изъ СССР, то этотъ тонъ получаетъ нѣсколько иное, не слишкомъ банальное объясненіе: не лагерныя, а общероссійскія переживанія толкнули меня заграницу.

Мы трое, т.е. я, мой братъ и сынъ, предпочли совсѣмъ всерьезъ рискнуть своей жизнью, чѣмъ продолжать свое существованіе въ соціалистической странѣ. Мы пошли на этотъ рискъ безъ всякаго непосредственнаго давленія извнѣ. Я въ матеріальномъ отношеніи былъ устроенъ значительно лучше, чѣмъ подавляющее большинство квалифицированной русской интеллигенціи, и даже мой братъ, во время нашихъ первыхъ попытокъ бѣгства еще отбывавшій послѣ Соловковъ свою "административную ссылку", поддерживалъ уровень жизни, на много превышающій уровень, скажемъ, русскаго рабочаго. Настоятельно прошу читателя учитывать относительность этихъ масштабовъ: уровень жизни совѣтскаго инженера на много ниже уровня жизни финляндскаго рабочаго, а русскій рабочій вообще ведетъ существованіе полуголодное.

Слѣдовательно, тонъ моихъ очерковъ вовсе не опредѣляется ощущеніемъ какой-то особой, личной, обиды. Революція не отняла у меня никакихъ капиталовъ — ни движимыхъ, ни недвижимыхъ — по той простой причинѣ, что капиталовъ этихъ у меня не было. Я даже не могу питать никакихъ спеціальныхъ и личныхъ претензій къ ГПУ: мы были посажены въ концентраціонный лагерь не за здорово живешь, какъ попадаетъ, вѣроятно, процентовъ восемьдесятъ лагерниковъ, а за весьма конкретное "преступленіе", и преступленіе, съ точки зрѣнія совѣтской власти, особо предосудительное: попытку оставить соціалистическій рай. Полгода спустя послѣ нашего ареста былъ изданъ законъ (отъ 7 іюня 1934 г.), карающій побѣгъ заграницу смертной казнью. Даже и совѣтски-настроенный читатель долженъ, мнѣ кажется, понять, что не очень велики сладости этого рая, если выходы изъ него приходится охранять суровѣе, чѣмъ выходы изъ любой тюрьмы...

Діапазонъ моихъ переживаній въ Совѣтской Россіи опредѣляется тѣмъ, что я прожилъ въ ней 17 лѣтъ и что за эти годы — съ блокнотомъ и безъ блокнота, съ фото-аппаратомъ и безъ фото-аппарата — я исколесилъ ее всю. То, что я пережилъ въ теченіе этихъ совѣтскихъ лѣтъ, и то, что я видалъ на пространствахъ этихъ совѣтскихъ территорій, — опредѣлило для меня моральную невозможность оставаться въ Россіи. Мои личныя переживанія какъ потребителя хлѣба, мяса и пиджаковъ, не играли въ этомъ отношеніи рѣшительно никакой роли. Чѣмъ именно опредѣлялись эти переживанія — будетъ видно изъ моихъ очерковъ: въ двухъ строчкахъ этого сказать нельзя.