Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

— Но, а Ангелы, там настоящая драка, — пытаюсь возразить я.

— Ну и что, Ангелы тоже становятся другими, меняются, — настаивает на своём Эрик.

— Да, я уже об этом слышал.

— Вот увидишь, нам удастся изменить здесь всё. Так мы изменим весь мир. Жизнь — это химия, — сказал он, — есть плохая химия, есть хорошая, и в Сан—Франциско сегодня мы стоим за лучшую философию — которая нужна всему миру. Мы сможем прекратить войну во Вьетнаме. Вот почему я уехал из Англии год назад. В Америке есть шанс всё изменить, грядёт революция. Если повести дела правильно, всё заработает. Ты только взгляни как заправляет здесь всем Билл Грэм. Только кажется, что здесь всё хиппи–дитти, этот человек делает и деньги тоже и музыканты у него хорошо зарабатывают. Все они профессионалы, а это только новый взгляд на все старые вещи, новый способ звукоизвлечения. Более открытый. Более искренний. Возвращаемся к корням.

Пока он стоял так, раскрывая передо мною свои взгляды на новый мир философии, вокруг нас образовалось плотное кольцо слушателей.

— Почему только на недельку, дружище, — сказал, снова широко улыбаясь, — жди, вот сейчас придут лётчики, в форме, во всех своих делах, с военной базы, тут неподалёку их база, и хотят, уж не знаю как, — тут он засмеялся пуще прежнего, — они тут летали, летали, знаешь, высоко, а на следующий день, просыпаются и обнаруживают, что все их атомные бомбы исписаны граффити белой краской: «Чёрт, мы никуда не полетим» и «Соска для военных», и дальше, в таком же роде. Я хочу сказать, что ничего не изменится, если ничего радикально не менять, и я не знаю, что будет с нами, если стоять на месте.

Дверь артистической открылась. Широкое, с карими глазами, славянское лицо промелькнуло под кепкой рабочего сцены. Рукава закатаны, явно страшно занят, без сомнения это — он, директор зала, Билл Грэм, стоит посреди комнаты. Приветливо улыбается.

— Джанис, у тебя восемь минут, детка, собирайся.

— Вот так, всё будет хиппи–дитти — Билл крепко стоит у штурвала. Увидишь сам. Пошли, надо обязательно увидеть выступление Джанис.

Мы вышли в переполненный коридор. Случилось так, что я шёл буквально плечо к плечу с Моррисоном, и он успел рассказать мне, что в Калифорнийском университете в Лос—Анжелесе изучал кинематографию до того как присоединился к Дверям и что целью его было создать новое кино в Голливуде. Я сказал ему, что очень интересуюсь будущим кинематографа и что было бы не плохо встретиться и обсудить кое–какие идеи.

— Да, — согласился он, — будешь в Лос—Анжелесе, обязательно встретимся.

Эрик—Башка, как оказалось, знал в Филморе каждый закоулок и хорошо разбирался в лабиринтах коридоров и переходов. Мы шли за ним сквозь толпы почти в полной темноте и вдруг оказались среди огней и расцвеченных стен, так что я от неожиданности даже зажмурился. А тем временем таблетка мескалина, которую мне в руку сунула Джанис, постепенно проникала в мои внутренности, заражая мозг и увеличивая приток вибраций, воспринимаемых моими органами чувств. Мы с Эриком поднялись по узкой лестнице и попали в осветительную, заставленную прожекторами, 16–миллиметровым кинопроектором, ящиками с цветными фильтрами и огромным эпидиаскопом, в котором на стекле смешивались масляные краски и прижимаясь другим стеклом, давали причудливую проекцию на пол сцены и на экран над ней хаотично расплывающихся и смешивающихся цветных клякс.

Оператор следил за интенсивностью цветов и добавляет масляных красок то слева, то справа. В зависимости от музыки и ритма он двигал стекло, добавляя красок по своему желанию и весь зал погружался в пульсирующую игру всевозможных оттенков. Как я понял, такой режиссёр света в новом мире сан–францисского психоделического искусства играет не меньшую роль, чем сами музыканты. Созданное его воображением — оказывается визуальной частью музыки, а сам он — глазами этого психоделического экспириенса.

Джанис — на сцене, купаясь в луче прожектора. Погасили психоделические цветные разводы, падавшие на сцену. На ногах — красные шпильки. На ней — мини. Не могу оторвать взгляд от её сосочков, пытающихся прорвать тонкую ткань обтягивающей маечки, каждый раз, как она топает ножкой в такт или посылает жестом в толпу свою эмоцию. Следя за её выступлением, я снова и снова убеждаюсь с какой силой новая психоделическая эра отвоёвывает пространство у прежнего мирового восприятия. Никакая другая женщина, как эта южно–техасская подруга со своими мамочкиными причитаниями не смогла бы, сколько бы она не топала ножкой, завладеть вниманием и сердцами целого театра так, как это делала Джанис. Ни на какой записи этого не отобразить. Никакая магнитная плёнка нигде в мире не в состоянии передать исполнительское мастерство такого артиста, как Джанис во плоти. Эрик скрутил козью ножку и протянул мне. Я пару раз затянулся и передал Ящерице. Когда она пошла по второму кругу моей головой полностью завладела музыка, я улетел, меня здесь нет, мыслями я уже дома.