[...] Разве я могу жить без твоих глаз, губ, рук, без твоей улыбки, голоса, без твоей любви [?] Как же мне без тебя?.. Ты далеко. Но ты в моём я, в моём “живу”, ты в моём сердце. Что будет, если я потеряю тебя? Но разве можно потерять своё сердце? [...]».
«Солнышко моё маленькое, здравствуй!
Сообщаю, что погода сейчас сумрачная, всё время дожди и дожди, и небо серое и обтрёпанное, словно старый поношенный валенок моей бабки Олимпиады. И если бы я не знал, что где-то совсем, по сути дела, недалеко ходит, улыбается и грустит тёплое, ласковое и живое солнышко, то, пожалуй, растворился бы в этих сиротливо-угрюмых тучах, в уже поблёкших сонных деревьях, в непроветренном сыром удушье приближающейся осени. Бывает, правда, что её вовсе и не видно.
Совсем по-весеннему журчит переполненная речушка, очумелые скворцы носятся над крышами, и не понять, то ли они поют, то ли визжат, словно кошки, а в окно надменно стучат расшикаренными головами фрайеристые пунцовые георгины. И тогда я думаю о тебе по-особому тихо, по-особому нежно и ласково, и чуть- чуть с грустью. И становится хорошо и тепло, и даже уютно, особенно если вокруг тишина [...], и я шёпотом говорю тебе: я люблю тебя, очень, очень люблю тебя, маленький мой кусочек счастья. И плевать на то, что шли мы к нашему перекрёстку очень разными дорогами, плевать на то, что твоя дорога началась раньше моей, плевать на то, что нам встречалось на пути, что мы обходили и во что вливались, что отбрасывали и что тайно, скрытно оставляли в себе: сейчас есть ты, и больше чем - есть мы. [...] Не важно, каким будет наше счастье - долгим или коротким, трудным или лёгким [...]. Уже за одно то, что ты живёшь, за то лишь, что ты мне встретилась, я целую твои руки.
На бумагу, на эти строчки малиновой тенью наплывает закат. Очень жаль, что я не художник. Такого раньше я не видел. На самом краю горизонта ветер разорвал грозовые тучи и солнце подсвечивает снизу, словно настольная лампа в жёлтом абажуре, и делит тучи на трёхцветный кусок мохнатой ваты, которая ворочает усищами, цепляется за далёкий лес и, голубея, оседает на еле приметные пики елей. А следом снова ползут на солнце тучи и, не доползая, рвутся, рвутся, рвутся, и какой-то волшебный художник мгновенно перекрашивает их суконную серость в багровую, жёлтую и голубую шкуру распластанного зверя. Я думаю, вот бы такую шубу Инке в комиссионку. Расхватали бы по кускам. А над головой всё та же серость, и скоро снова застучит по запотелым стёклам дождь, и снова Ваня ворвётся в комнату и с досадой швырнёт на диван так и незапущенного сегодня раскрашенного Змея Горыныча. Не везёт бедняге змею: никак ему не взлететь. [...] 14/VIII. [1965 г.]»
«Ласточка родная моя, добрый день!
Ты не представляешь, как я скучаю без тебя. [...]
Звёздочка ненаглядная, я очень, очень, очень тебя люблю, я люблю тебя больше, чем кто-либо когда-либо мог кого-то любить, в 1000 раз преувеличивая.
Прости, может быть, я повторяю старые слова, но я знаю только те, которые придумали люди. Я сказал бы тебе сейчас сотни неземных слов, но на бумаге их не прочитать, не понять, их нужно видеть глазами любви.
Может быть, при встрече с тобой я опять промолчу в ответ на твоё: “Ну, скажи что-нибудь!” - а теперь, если бы ты была рядом, я наговорил бы тебе столько слов, сколько ты от меня никогда не слышала.
А так, по привычке, приходится молчать.
Да, о пустяках. Работаю так себе, смотрю телевизоры, в общем, не “по любви” работаю. Живу на квартире, тоже так себе.
Рыбунька, я жду твою фотографию, я хочу видеть твоё лицо.
20/I-66 г. г. Брест »
«[1966 (?)]
Золка! Мне сейчас хочется плакать, совсем, совсем так, как плакала ты, а я уже давно, давно не вспоминаю такого момента, чтобы мне хотелось плакать. Я научусь, я обязательно научусь быть добрым, быть добрым умной, сердечной добротой, и ты, слышишь, ты меня научишь этому. Я тебя об этом очень, очень буду просить.
Я очень люблю тебя, Людок, люблю невероятной любовью, всей, на которую способно моё сердце. Но я знаю, что это не предел того, что оно может чувствовать, оно будет любить тебя ещё сильнее, ещё больше прежнего. Только его надо, его обязательно надо научить быть добрым, хотя бы наполовину таким, как твоё.
Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы ты была самым счастливым человеком на свете. Я очень хочу быть всегда с тобой, я очень хочу любить тебя. Очень прошу: пойми меня всего. Кое-что из своего я скрываю даже от тебя, но только то, что нужно знать мне одному [...]. Но когда мы будем вместе, навсегда вместе, я расскажу, объясню тебе всё [...]. И тогда ты поймёшь то, что сейчас для тебя кажется непонятным и ненужным [...]».
Читать дальше