Дарэчы, толькі зараз падумаў: а чаму яна так казала: дух ды пятух? Адкуль гэта - нават не ўяўляю... Але так сталася. І каму ў тым, што сталася, патрэбны Кім Хадзееў са сваёй хадзееўшчынай?..
- Тое даўняе, першае ў Вашым жыцці знаёмства з КДБ мела нейкія псіхалагічныя наступствы для Вас?
- Страх, канешне, быў, але маладосць ёсць маладосць. Яна адмятае, страсае негатыўнае. Той страх пратрымаўся, можа, месяцы тры, а пасля прапаў - не чапаюць жа, хаця і пагражалі. Дый што я такога зрабіў, каб надта баяцца? Прыйшоў да Хадзеева па кніжку?.. А скуль я ведаў, што тую кніжку нельга чытаць? На ёй не было напісана: антысавецкая.
- А сцэна допыту, апісаная Вамі ў рамане “Аўтамат з газіроўкай з сіропам і без”, дакументальная ці ўсё ж мастацкая?
- Вядома, мастацкая. Але на дакументальнай аснове. Скажам, пра тое, дзе я ўзяў дэталі, каб сабраць радыёстанцыю, мяне рэальна спыталі - і я рэальна спалохаўся. Бо кандэнсатары, рэзістары і лямпы - не кніжкі. Іх не ўзяць у бібліятэцы. І ў крамах іх, каб купіць, не было. Радыёдэталі можна было ўзяць (што азначала: украсці, - але не казалі “ўкраў”, а казалі “ўзяў на рабоце”) толькі ў адным месцы: на радыёзаводзе. Мяне і пачаў следчы дапытваць: як ды праз каго (бо сам жа я на тым заводзе не працаваў) я дэталі займеў, а гэта ж крымінал. Суд. Турма. Лямпы з кандэнсатарамі ляжаць у мяне пад ложкам у інтэрнаце - дастаткова следчаму некага паслаць... Але тут яму патэлефанавалі, і допыт раптоўна, як і напісана ў аповесці, скончыўся. Гэбэшнік на развітанне сказаў: “Мы ещё будем с тобой здесь встречаться.”»
І сапраўды сустрэліся. Праўда, праз шмат гадоў. Не з ім, але - там жа. Варажбіт ён, вядзьмак - той следчы. Гэта калі мераць някляеўскімі катэгорыямі.
МАСКВА
«Тым часам усур’ёз спакусіла паэзія, - пісаў у адной з аўтабіяграфій Някляеў.
- Кінуў работу - і рвануўся ў Маскву, у Літаратурны інстытут. Творчы конкурс быў - каля сотні чалавек на месца».
Паступаць у Літінстытут паехаў Някляеў з рэкамендацыйным лістом Янкі Брыля, лаўрэата Сталінскай прэміі і Літаратурнай прэміі імя Якуба Коласа, а, паступіўшы, вяртаўся ў Мінск з лістом... да Брыля:
«Уважаемый Иван Антонович!
Вы написали в институт доброе слово о молодом поэте Владимире Некляеве. Мы его приняли - и сейчас он у меня в семинаре.
Но у парня осталась семья в Минске. У него сложности с бытом.
М[ожет] б[ыть], поддержите его и в этом? Напишете председателю Фрунзенского исполкома несколько добрых слов? Если, конечно, не трудно.
Желаю здоровья и радостей.
Лев Ошанин
21 сентября 1971 г.»
Аднак ліст славутага ў тыя часы паэта, члена праўлення СП СССР і таксама лаўрэата Сталінскай прэміі, Някляеў Брылю не перадаў - сам вырашыў свае праблемы.
І ўвесь гэты час (спачатку пакуль паступаў, пасля - пакуль вучыўся) пісаў дадому, пісаў той, якую кахаў:
«30.08.71 г.
[.] Пишу торопясь. Сегодня было собеседование, первый экзамен (сочинение) 2-го. Потом история 4-го, нет, история 6-го, а 4-го устный яз[ык] и лит[ература], и 8-го немецкий. 10-го буду знать, поступил или нет. [.]»
« 1.09.71.
[.] Комната моя 136-я. Немного замызганная, зато относительно тихая, окно во двор. На сессии жил [в комнате], в которой окно на улицу, всю ночь рёв, никакой жизни.
Есть у меня панцирная кровать, письменный стол, лампа настольная, кресло с высокой спинкой (чтоб не сутулился, сидя), тумбочка. Видишь, сколько мебели.
Очень мне без тебя грустно. Мне без тебя всегда грустно, а поначалу просто невмоготу. Быть с тобой рядом - это как каждый день получать дорогие подарки. Я люблю тебя.
Сейчас вечер, 10 часов, я сижу один, горит лампа, полутемно, и я представляю, что ты здесь, сидишь у меня за спиной, за другим столом, и вот-вот подойдёшь ко мне, и положишь на плечи руки, и скажешь: “Лапа, скажи что-нибудь”. Солнышко моё, Людмила моя.
Бог знает, какие совершим мы ошибки, Бог знает, какие радости и горести суждены нам, но не будет радости выше радости быть любимым тобой, и не будет горести страшнее горести оказаться этой любви недостойным. Ценой любых страданий да убережёт меня судьба от этого.
На курсе нас 45 человек. На общих лекциях занимаемся все вместе. Тут и дагестанцы, и балкарцы, есть даже болгары твои, и все, конечно, гении, все приехали покорять Москву. Есть и славные ребята, но и, как здесь говорят, шушеры много.
Сквозь всё это пробиться нужно. Для этого характер нужен, зубы нужны. А ты ведь знаешь, какие у меня зубы. Делать нечего, буду натачивать. Буду помнить о тебе. Ты моя живая вода, живая сила. [.]
Читать дальше