Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

Очевидно, Сигрид Унсет произвела неизгладимое впечатление на журналиста. На следующий день интервью вышло под заголовком: «Ее горе слишком велико, чтобы плакать <���…>. Ее слова были бесстрастны». Журналист не скупился на метафоры: «Она принесла старшего сына в жертву на алтарь ненависти к Гитлеру и счастлива, что он погиб за демократию» [712] San Fransisco Chronicle, 27.8.1940. .

Автор статьи отметил, что у нее ненакрашенные ногти и сильные белые руки, которые лежали на недавно изданной книге «Мадам Дортея». Унсет сказала, что всегда будет помнить «о своем старом норвежском доме, Лиллехаммере, который поднимается к небесам по склонам гор». Бомбы падали в ее сад, бомбы преследовали ее во время бегства, писал журналист. Но она не была бы Сигрид Унсет, если бы не воспользовалась возможностью поддеть американского журналиста.

— Я люблю Англию, — внезапно сказала она, — после Норвегии я больше всего люблю Англию.

Это был ее первый завуалированный намек на то, что Америка не торопится открыть второй фронт против немцев. За пару недель до этого ее издатель разместил рекламные анонсы ее последнего романа во многих американских газетах: «Бомбы могут разрушить города Норвегии, но не ее литературу» [713] New York Herald Tribune Books, 11.8.1940. . Американская публика знала ее в первую очередь благодаря Кристин и Эрленду, Улаву и Ингунн. Именно благодаря роману «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет получила особый статус — в норвежской среде для многих она стала фигурой масштаба Святого Улава или Харальда Прекрасноволосого.

Но сейчас ей необходимо проявить себя не только как писательнице. Конечно, она закончит роман «Мадам Дортея» или напишет продолжение «Одиннадцати лет». И сделает это охотно. Но прежде всего она должна использовать свой писательский авторитет, чтобы встряхнуть свою публику, весь американский народ, а также американского президента: «Нужно действовать, Америка должна пробудиться». Она отправится в дальнее и долгосрочное турне. И пусть ее голос не такой громкий, как у Арнульфа Эверланна. Она знает, как использовать силу слова, она расскажет свою собственную историю ради того, чтобы спасти все, что ей дорого. Весть о ее бегстве из родной Норвегии и личной драме — гибели сына — уже облетела первые полосы газет.

В своем номере Унсет наслаждалась видом из окна на крутые улочки и снующие туда-сюда трамваи. Яркое солнце искрилось на морской глади. Она взяла ручку и писчую бумагу, заботливо припасенную в номере отеля. Кому она могла бы сейчас написать откровенное письмо, как не своей сестре Рагнхильд в Стокгольм? А сестре, которой она больше всего доверяла, она боялась писать, чтобы не навлечь на нее неприятности. Конечно, Сигне очень обрадовалась бы, узнав о ее встрече с трёнделагской подругой.

«Через четверть часа мы пойдем к Рагнхильд Бренне <���…>. Она встретила нас вчера в порту, и, представь себе, я так обрадовалась этой встрече, — писала она Рагнхильд и просила сестру как-нибудь сообщить об этом Сигне, используя при этом вымышленное имя: — Ведь моя активная деятельность здесь едва ли прибавила мне популярности у этих кретинов» [714] Brev til Ragnhild, 26.8.1940, NBO, 742. .

Сигрид Унсет не могла скрыть, что поездка казалась ей просто сказочным приключением, она восхищалась Гонолулу, таким сказочным местом: «Разнообразие флоры на архипелаге в южной части Тихого океана etc. недооценено, нужно увидеть это великолепие, чтобы поверить в него. Вот бы только повод был иным!» [715] Brev til Ragnhild, 26.8.1940, NBO, 742.

Действительно, вот бы только повод был другим. Она опять подумала об этом, когда появилась Рагнхильд Бренне на автомобиле с водителем. Она была замужем за американцем норвежского происхождения Хейердал-Хансеном, и обычно ее называли просто миссис Хейердал-Хансен, без девичьей фамилии Бренне.

Она пригласила их с Хансом на свою загородную виллу — похожую на норвежские усадьбы с просторным садом, только в несколько раз больше, и цветов было бесконечное множество. Когда они сели за роскошно сервированный стол, их юная, двадцати с чем-то лет, дочь была очень впечатлена тем, что к ним в гости пожаловала сама Сигрид Унсет. Она встала и произнесла импровизированную речь на ломаном норвежском. Для юной Берит «Кристин, дочь Лавранса» служила учебником норвежского языка, к тому же она постоянно слышала от матери о ее подруге по Трёнделагу. После ужина Сигрид Унсет прошла в библиотеку, где выкурила не одну сигарету, греясь у камина. Она подозвала Берит к себе. Возможно, Берит напомнила ей о дорогих племянницах. Унсет хотела знать, какие у Берит планы на жизнь. «Вероятно, я буду изучать архитектуру, — ответила девушка. — Но я еще подумаю и все решу через год». Сигрид Унсет кивнула. А умеет ли она печатать на машинке? Берит покачала головой. На этом разговор был окончен.