Татьяна Ахметова: Я невинность потерял в борделе

Поют девки:
«Я у барина жила —
Гулюшки да гулюшки.
Пила-ела, что хотела,
А работать хуюшки!

Оп-па! Оп-па!
Жареные раки.
Приходи ко мне домой,
Я живу в бараке.

Загорелась моя рига.
Хуй с ней, с ригою!
Приведи ко мне задрыгу,
Я на ней попрыгаю.

Оп-па! Оп-па!
Жареная щука.
Приходи ко мне домой,
Но сперва пощупай.

Приходи ко мне в полночь,
Будем семечки толочь.
Моя ступа, твой толкач.
Коль, сломается — не плачь.

Оп-па! Оп-па!
Жарина-да-парина.
Заходила ходуном
Барыня на барине».

Вот и звезды появились.
Месяц губы закусил.
Девки наземь повалились,
Девки выбились из сил.

Граф Загулин молвил слово:
«Всем налить по отходной!»
Девки скинули обновы.
Нынче девкам выходной,

Пригублю я тоже чарку,
И продолжу свой рассказ,
Девки голые вповалку
Спят — похабство напоказ.

В завиточках блохи скачут.
Кот тоскует на полу.
Девки пьяные, а значит,
Не откажут никому.

Жарко. Девки запотели.
Молодые. Самый сок.
Подходи, кто в этом деле
Знает вкус и знает толк.

Камердинер рот раззявил,
Но он ебарь никакой.
Между тем чета хозяев
Удалилась на покой.

До постели друг сердечный
Нес Аглаю на руках.
Постоим и мы со свечкой,
И посмотрим — что и как.

На пуховую перинку,
На дубовую кровать…
Сам ей ноженьки раздвинул,
Приказал Косима звать.

Миг прошел. Косим — уж вот он!
Только скрипнуло крыльцо!
Пахнет кучер конским потом,
Застоялым жеребцом.

И, запутавшись в нарядах,
Заспешил Косим, кружа.
А графиня гак и рада,
Только губоньки дрожат.

Взглядом граф его одобрил.
Кучер молвил: «Е-мое!»
И, достав свою оглоблю,
Ввел до самых до краев.

— Не суди, граф, коль угроблю.
Велика твоя цена.
Но Аглаина утроба
Вся, как роза расцвела.

Целовал Косимка груди,
И Аглая стала плыть…
О! Косимка не забудет!
Будет внукам говорить.

Граф курил кальян. Дивился:
«Вот работа на заказ!»
И у графа пробудился
Змей трехглавый — в самый раз!

Только барыня строптива.
Показать охота прыть.
По-французски рот открыла —
Змея хочет проглотить.

С белых ляжек сок закапал,
Да испаринка меж губ…
Только змей не лез нахрапом,
Терся возле и вокруг.

И Аглая змея мучит.
Хочет крикнуть: «Караул!»
Вот и сдался гад ползучий,
Прямо в логово нырнул.

Все увидел. Все подслушал
Ваня — верный их холоп.
Быстро сбегал на конюшню,
Серп и молот приволок.

Нехорошее замыслил:
«Всех изрежу на ремни!»
Ведь холоп всегда завистлив,
Хоть услужлив, но ревнив.

Поплевав в ладони, ахнул
Изо всех холопских сил.
Млатом он ударил графа,
А графине серп вонзил.

Первый был удар удачен.
И второй удар — как раз!
Ване каторгу назначат.
И… кончается мой сказ.

Прежних графов нет в помине.
Их поместья разорят.
Но в почете и поныне
Серп и Молот в Бондарях.

Ах, ты Русь, — страна лихая!
Вечный бут и непокой.
Девки плачут, воздыхая,
Над супружеской четой.

Все почистили, помыли,
Среди дворни пересуд.
Кони бешеные в мыле
Весть печальную несут,

До Москвы, столице нашей
От тамбовского села.
И уже с Кремлевских башен
Глухо бьют колокола.

Чем пропасть от рук холуя,
Лучше встать на эшафот…
Генерал-аншеф такую
Весть навряд переживет.

Сам аншеф от слез ослепнет,
Сгинет в ночь — и был таков!
В Бондарях, в фамильном склепе
Схоронили голубков.

Не захватчи ки-татары,
Добрым чувствам вопреки,
Всю на бревна раскатали
Ту усадьбу мужики.

Сам Косим ушел в запои,
На себе рубаху рвал,
Что, мол, в графские покои
Он с оглоблею нырял.

И, штаны спуская, мерил
Ту оглоблю напоказ.
Но ему народ не верил,
Потешался всякий раз.

Графским змеем Ваня бредил,
Зад вилял из-под полы…
Взяли Ванечку в железо
Да в стальные кандалы.

Взяли Ванечку в железо —
Все браслеты на руках.
Так и сгинул он, болезный,
На свинцовых рудниках.