Лариса Шкатула - Внучка алхимика [litres самиздат]

– А как вам удобнее? – поинтересовался Тредиаковский.

Она замялась.

– Обычно, мне странно наблюдать, как супруги общаются друг с другом, будто на торжественном приеме, да ещё и с малознакомыми людьми. Давайте попробуем на "ты".

Он одобрительно кивнул.

– Хочу признаться, Софья Николаевна, чем больше я вас узнаю, тем больше вы мне нравитесь. Я бы хотел и впредь работать с вами в паре…

– В посольстве? – удивилась она.

Он засмеялся, и Соня опять заметила, какая славная у него улыбка.

– Зачем же в посольстве? Для начала – по спасению молоденьких девушек вроде вашей горничной, попавшей в руки негодяев.

– Вы что-то узнали об Агриппине? – с надеждой спросила Соня.

– Пока только то, что она все ещё в Дежансоне. Наверное, сынок де Баррас не хочет рисковать своей долей золота. А ну как не сегодня-завтра помрёт старик-отец? Тогда вы останетесь единственной обладательницей тайны, и с вами не стоит вконец рассориться.

– Значит, Флоримон надеется, что никакой ответственности за своё злодеяние не понесёт?

– За то, что он сделал с вашей служанкой? Конечно, нет. Французы вообще порой держат нас за варваров. У них ведь крепостного права нет. А доверчивость русских людей вообще вошла в притчу.

– Почему?

– Разве вы не слышали, как четверть века назад к нам в Петербург приехали полтора десятка французов. Все они представились баронами, маркизами, шевалье – то есть, аристократами, которым чинят всякое препятствие неблагодарное правительство. А как раз в это же время французская полиция разыскивала двадцать пять беглых каторжников, в связи с чем дала задание советнику французской миссии Мессельеру, поискать этих людей в России. Что вы думаете он установил?

– Неужели эти люди прятались у нас?

– Прятались – это слишком громко сказано. Они служили воспитателями в богатых дворянских домах Петербурга.

– Это было на самом деле? – не поверила Соня.

– Вы об этом не знаете, потому что вас ещё не было на свете.

– Точнее сказать, я этого не помню, потому что тогда только родилась.

– Ничего этого не было бы, если бы, благодаря нашему императору Петру Первому, Россия так слепо не преклонялась бы перед иностранцами. В цивилизованных странах никогда так не принимают чужаков, как у нас. Я читал, что в Древнем Риме наблюдая бои гладиаторов, иностранцы сидели на последних скамьях. Там же, где и рабы… Простите, я сел на своего любимого конька. Всегда обидно за соотечественников, которые мало в чём уступают иностранцам…

Хотя Григорий и говорил, что пока бояться им некого, но прежде, чем выйти из номера, он выглянул в коридор, внимательно осмотрелся, прислушался, и только после этого выпустил Соню. Дверь на ключ он закрыл одной рукой, чтобы не поворачиваться к коридору спиной.

Потом повёл княжну к выходу, слегка прижимая её руку к своему боку, словно успокаивая.

Но до самого ресторана они дошли без приключений, сели за столик, и услужливый официант подал им листок, на котором красивым почерком, крупными буквами были написаны названия блюд.

– Чего бы и нашим рестораторам не завести такие обычаи, – посетовал Григорий.

Соня промолчала, потому что была не очень знакома с обычаями русских рестораторов.

Григорий взял в руку листок и посмотрел на Соню:

– Перечитать всё, что у них есть, или будут какие-то особые пожелания?

– Предлагаю заказать то, во что труднее всего запихнуть отраву, – предложила Софья.

– Ого, мадемуазель учится прямо на глазах! – одобрительно хмыкнул Тредиаковский. – Но тогда нам останутся только вареные яйца, а я хотел бы перед серьезным делом как следует поесть.

– По вам не скажешь, что вы – такой любитель поесть. Просто-таки, обжора!

– Что есть, то есть, – ничуть не обиделся Григорий. – А насчет отравителей… Ничего, находили выход и не из такого!

Он молодецки присвистнул, вызвав негодование сидящей за соседним столиком пожилой супружеской пары, и, слегка поклонившись Соне, довольно громко проговорил:

– Дорогая, я должен убедиться, что наше с тобой любимое блюдо готовят как следует!

И пошел в противоположную от входа сторону. Некоторое время спустя он появился в сопровождении ресторанного слуги, который нес поднос с большим блюдом. На нем дымились аккуратно нарезанные куски мяса. Украшали блюдо листики какой-то неизвестной Соне зелени.

Григорий от усердия суетился, казалось, даже больше подавальщика. Накладывал мясо Соне на тарелку и, увидев, что она отрезала кусочек и поднесла его ко рту, тут же стал уговаривать её, взять ещё кусочек. Она уже хотела разозлиться, высказать, что он ведёт себя неподобающим образом, как Тредиаковский, склонившись над её тарелкой, вдруг сказал холодно и четко: