Анатолий Ковалев - Кровавый источник

А потом был «Демон поверженный». Он лежал с поломанными крыльями и скрюченными руками, но взор его не угас.

Глаза, полные пылающего мрака. Как это может быть? С чем сравнить?

Разве что с материнским кольцом на среднем пальце? Черный опал! «Мама, его пытали?»

Ночью после «Демона поверженного» поднялась температура. Володя бредил. Мать вызывала ему «скорую».

Потом она придумала игру, в которую они играли несколько лет подряд по вечерам.

У нее было около тысячи открыток с репродукциями старых и новых мастеров. Она собирала их с детства. Они делили открытки пополам и показывали друг другу. Надо было угадать название, автора, на каком материале написана картина, какими красками и в каком музее мира висит. Отгадавший забирал открытку себе, в свой музей. В конце игры подсчитывали, у кого открыток больше.

Володя был одержим этой игрой. Он приходил из школы и часами мог разглядывать репродукции, заучивать наизусть фамилии художников и названия музеев. Вскоре игра стала идти только в одни ворота, и интерес к ней угас.

Она долго не могла понять, когда упустила его, когда в нем проснулся этот азарт накопительства? Он объяснял порой, что хочет иметь собственный музей. А чаще всего просто огрызался: «Не твое дело!» Она относила это на счет подросткового возраста, но, когда Володя попал в тюрьму, поняла, что потеряла сына. Навсегда. И смирилась с этим.

Дверь та же, что и шесть лет назад, что и в детстве, обитая шоколадного цвета дерматином.

Он хорошо запомнил двух работяг, которые обивали им дверь. Володе было тогда двенадцать лет. Родители ушли на работу и оставили ему десять рублей, чтоб он заплатил работягам.

Они возились долго, то и дело опрокидывая себе в рот по полстакана. Стаканы они попросили у Володи, а водку принесли с собой. Он с ужасом разглядывал их почерневшие с перепоя лица и слышал такие слова, от которых тошнило.

«Эй, малой, есть че-нибудь закусить? Огурец, помидор какой-нибудь?»

Он притащил им из кухни трехлитровую банку маринованных огурцов и подал две вилки. «Эт ни к чему!» — засмеялись они и принялись вылавливать огурцы грязными, вонючими руками.

Родители пришли поздно, ходили к кому-то в гости после работы. Про дверь совсем забыли и очень ей удивились. Наутро они удивились еще больше, когда рассмотрели получше — все было криво, сработано тяп-ляп.

Володя в тот вечер надулся на них — оставили его с пьянчугами, бросили на произвол судьбы. «Это жизнь, мальчик, это жизнь!» — философски вздыхал отец.

И только когда мать пришла поцеловать его перед сном, он, присев на кровати, вдруг закричал: «Я не хочу этой жизни! Не хочу! Они сожрали все наши огурцы!»

Теперь, стоя перед дверью, криво обитой дерматином, Мишкольц горько усмехнулся: «В жизни оказалось столько грязных, вонючих рук, что папе и не снилось!»

Как в лучшие времена, он дал два коротких звонка.

И все-таки мама спросила:

— Кто там? Володя? — На ней был розовый молодежный халатик, но годов не обманешь. Он сразу заметил, что мама сильно сдала. Глубокие морщины пролегли у ее бледно-зеленых глаз. Волосы совсем побелели.

Ее тонкогубый рот растянулся сначала в улыбку, а потом нелепо скривился. Из груди вырвалось рыдание. Тихое, беспомощное, как шорох осеннего листа, который ветер гонит по мостовой.

Он уткнулся в ее узенькое плечико и прошептал:

— Как я соскучился по тебе, мама…

Потом они сидели в большой комнате и пили чай с его любимым абрикосовым вареньем.

— Наташа прислала мне письмо, — не без гордости заявила мать и с укором добавила: — Опять жалуется на тебя.

— Это ее профессиональный долг, — усмехнулся он и переменил тему: — А Сашка собрался жениться.

— Так рано?

— Почему нет? Он всем обеспечен, вопреки твоим опасениям.

Колкость прошла мимо, ее интересовал другой вопрос:

Венгерка?

— Венгерка.

— Католичка?

— Узнаю твою проницательность.

— Надеюсь, она примет православие?

— А если наоборот? Проклянешь внука?

— Ты все такой же колючий, как я погляжу!

Он сам не понимал, куда его несет, ведь уже не семнадцать лет, а в разговоре с матерью снова появляются какие-то давно изжитые подростковые замашки.

— Ладно, мама, не сердись, — Володя постарался смягчить тон. — Это его дело, какую жену выбирать и какую веру. От того, что ты меня проклинала, я ведь не стал подзаборником, потерянным человеком. Живу своей жизнью и не жалуюсь.

— А зачем ко мне пришел? — посмотрела она сыну прямо в глаза. — Вижу ведь — не просто так. Что-то случилось. Не поладил с этой своей?