Анатолий Ковалев: Кровавый источник

Любые совпадения имен и событий этого произведения с реальными именами и событиями являются случайными.

Посмотри, как блестят бриллиантовые дороги.

Послушай, как хрустят бриллиантовые дороги.

Смотри, какие следы оставляют на них боги.

Чтоб идти вслед за ними, нужны золотые ноги.

Чтоб вцепиться в стекло, нужны алмазные когти…

Никому не придет в голову искать его здесь, в десяти минутах ходьбы от Кремля. В темном узком переулке; в доме, выстроенном сто лет назад, а может, и больше; в подъезде с обшарпанными стенами, где до сих пор, подобно экзотическому ленивцу, ползает вверх и вниз доисторический лифт с деревянными дверками и стеклянными окошками; за дубовой дверью, где в одной из десяти необитаемых комнат скрылся он от мира.

Уже минуло три недели, как Андрей Кулибин обосновался в столице. Телефон молчал. О нем забыли. Или это ему казалось? Во всяком случае, буря в душе улеглась, он почти успокоился, и только несколько седых волосков на висках напоминали о былых треволнениях.

Первые дни он не выходил из дому. Потом стал совершать ночные вылазки за хлебом и за сигаретами. На исходе второй недели вовсе обнаглел: объявился средь бела дня в институте, где учился заочно, и даже переговорил кое с кем по поводу своей будущей книги. Дело в том, что Андрей был поэтом и уже который год пытался издать книгу песен. Сколько помнил себя — в детском саду, в школе, на стройке, на заводе и так далее, — всегда бурчал под нос какие-то рифмы, набегавшие изнутри, как волны. Писал он в основном для рок-групп. Кое-что исполнялось, и одна песня даже прозвучала по местному радио, но так уж вышло, что все коллективы, с которыми он работал, недолго удерживались на вершине Парнаса и песни Кулибина канули в Лету.

Примерно пять лет назад, когда он разводился со Светланой и та называла его не иначе как ничтожеством — за неумение заработать на жизнь, — возникла эта бредовая идея с книгой. Андрей собрал все «съедобное» — от школьных тетрадок, исписанных ровным значительным почерком, до измятых листочков с карандашными каракулями, чаще всего залитыми вином. Отбросив устаревшие, социальные тексты, перепечатал все набело и понес в местное издательство.

«Время песен прошло», — дружески похлопали его по плечу и дали совет переквалифицироваться на прозу, лучше — на фантастику.

В другом издательстве согласились издать кулибинские творения, но только за его счет. А он так надеялся заработать на этой книге, ведь все, за что он брался, выскальзывало из рук, и доходы его таяли с каждым днем. В последнее время он продавал колготки. Ходил в благополучные учреждения с толстой сумкой и уговаривал дамочек раскошелиться.

И все-таки песни не пропали даром. С ними он поступил в Литературный институт и теперь уже искал издателя в Москве, правда, также тщетно.

Тот шаг, на который он решился три недели назад от безысходности, униженности и даже чуждой ему злости, не имел прямого отношения к его творчеству, но перевернул всю жизнь. Он больше не продавал колготок. Он вообще больше ничего не продавал. Приятель по институту предоставил ему эту жилплощадь с четырехметровыми потолками, в квартире, предназначенной на продажу, и не взял с Кулибина ни копейки. «Живи, пока не нашелся покупатель на этот дворец». Кроме крыс и мышей, здесь никто не обитал. Одни квартиры-дворцы ждали своих покупателей, в других, уже купленных, полным ходом шел ремонт. Целыми днями там что-то стучало, визжало, обваливалось, и только к вечеру дом обволакивала загробная тишина с привычной возней грызунов.

Андрей, укутавшись в дырявый плед — в доме отключили отопление, а март выдался холодный, — писал из ночи в ночь стихи, днем отсыпался, питался исключительно хлебом, запивая его кипятком, сократил «никотиновую норму» до одной сигареты в день, смаковал ее, единственную, всю ночь, мечтал о славе и ждал, как все поэты, близкой кончины. Он уже давно перешагнул возраст Лермонтова и приближался к возрасту Рембо. Кулибину стукнуло тридцать пять, и он надеялся, что Господь отмерил ему пятьдесят два, как Верлену. А телефон молчал. О нем забыли.