Артур Дойль - Собрание сочинений - В 12 т. Т. 3 - Собака Баскервилей

— Я вижу, Уотсон, что ваша сообразительность становится не такой быстрой, как прежде!

Насмешка Холмса меня немного обидела, он заметил это.

— Не сердитесь, Уотсон. Кстати, расскажу вам, что успел сделать. Я был в Скансене, видел сторожа на Бредаб-лике, он сказал мне, что, действительно, пятнадцатого июля один англичанин покушался броситься вниз с башни. Ему удалось остановить его, об этом было заявлено в контору, и покушавшийся на самоубийство назвал себя баронетом Коксвиллом. Я просил сторожа описать мне его наружность. Она вполне совпадает с наружностью нашего друга. Меня только поразила маленькая подробность.

— Какая?

— У лорда Коксвилла были темно-серые глаза, сторож уверял, что они сверкали, как угли. Насколько я знаю, уголь никогда не бывает серого цвета.

— В такую тревожную минуту сторож легко мог ошибиться и принять один цвет за другой.

— Не спорю, очень может быть. Но чем объясните вы, Уотсон, следующее: из Скансена я отправился к Мозебаке-ну и, поднявшись на Екатерининском подъемнике, вошел в ресторан, в котором происходило второе покушение нашего друга. Найти свидетелей было нетрудно. Вероятно, вы помните, что наш друг обладал превосходными белыми зубами, но люди, удержавшие его от второго выстрела, после первого, неудачного, уверяли меня, что у баронета недоставало в верхней челюсти правого резца.

— Неужели, Шерлок, вы не допускаете, что он мог его выбить за это время? Вы сами знаете, каким отважным боксером был лорд Эльджернон.

— А вы узнали что-нибудь от швейцара?

Я передал ему наш разговор с магистром юриспруденции и сообщил о бритом посетителе, приходившем к танцовщице.

— Что же это вы раньше мне ничего не говорили! — вскричал Холмс.

— Вы об этом меня не спрашивали.

Холмс закурил, по обыкновению, трубку и погрузился в раздумье.

Спустя некоторое время он резко повернул ко мне голову и сказал:

— Ступайте, Уотсон, снова в вестибюль и не пропустите давешнего посетителя; если он войдет в комнаты русской, немедленно сообщите мне.

— Удобно ли мне будет оставаться внизу? Не возбудит ли это подозрение?

— Какой вы непонятливый, Уотсон, рядом с вестибюлем, поднявшись на три ступеньки, находится ресторан, займите стол у двери и прикажите подать вам завтрак. Оттуда весь вестибюль как на ладони.

Я спустился снова вниз, швейцар приветствовал меня как старого знакомого.

— Какие бывают красивые женщины на свете, — заметил он мне, подмигивая, — сейчас вернулась русская и разговаривала несколько минут со мной, я рассмотрел ее! Красавица! Но, боже мой, как она была недовольна, что тот, бритый, не застал ее дома.

Я занял свой наблюдательный пост за столом.

Бритый не показывался.

Я окончил завтракать и, желая продлить время, медленно курил сигару и пил пунш. Мои ожидания были не напрасны. Незнакомец явился и, после опроса швейцара, стал подниматься по лестнице. Мне удалось опередить его, поднявшись на лифте.

— Пришел? — встретил меня вопросом Холмс.

Я молча кивнул головой. Холмс бросился к двери, соединяющей нашу комнату с соседней, и приложил глаз к отверстию, проделанному им во время моего отсутствия. Глаз он заменил ухом, слушал долго и внимательно. Лицо Шерлока от неудобной позы, в которой он находился, покраснело.

— Я мало понял, они говорят по-немецки на особом жаргоне! — недовольно заметил мой друг.

Разговор в соседней комнате продолжался довольно долго, пока щелкнувшая ручка двери не дала нам понять, что таинственный посетитель ушел.

Холмс заторопился, он надел повязку на лицо и быстро выбежал из комнаты, проговорив мне на прощание:

— Уотсон, разузнайте точно время прихода и ухода баронета из гостиницы.

Узнать точное время, когда баронет бывал в номере и вне стен гостиницы, представлялось для меня чрезвычайно трудным, почти невозможным делом. Кто же мог это знать и преднамеренно следить за знатным лордом, — ведь он ни в чем не был замечен, что давало бы на это право.

Случай мне помог, я совершенно нечаянно вспомнил об Оскаре. К тому же мальчик недурно говорил по-английски, что давало мне возможность с ним объясниться.

— Мой молодой друг, — сказал я, фамильярно взяв шустрого мальчугана за пуговицу его форменной куртки, — обещайте мне прежде всего, что вы не будете надо мною смеяться!

Оскар вытаращил от изумления глаза.

Тяжелодумы-шведы не скоро усваивают шутку.

— Дело в том, что мне и моему другу не хотелось бы обедать за табльдотом; когда мы можем получать обед к себе в комнату?