Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Мэтью почувствовал, как напряглись его лицевые мышцы.

— Я считаю иначе, мадам.

— О… я… проявила бестактность. Но я лишь повторяю то, что сегодня слышала от пастыря Иерусалима. Простите меня, это просто…

— Просто у нее язык острее ножа, — вмешалась Шериз, продолжая неопрятно есть руками. — А извиняется она, только когда сама обрежется.

Лукреция качнула головой в сторону своей дочери, этим движением напомнив Мэтью готовую к броску змею.

— Выйди-ка из-за стола и освободи нас от своего присутствия, — сказала она ледяным тоном. — Поскольку ты уже достаточно осрамила себя и всех нас, надеюсь, ты счастлива.

— Да, я счастлива. Но я еще не наелась, — заявила дочь, не трогаясь с места. — Вы знаете, что вас сюда завлекли, чтобы спасать меня?

Она бросила взгляд на Мэтью, облизывая жирные пальцы.

— Спасать от Фаунт-Ройала и здешних безмозглых селян, которых моя мать презирает. Если вы и впрямь такой умный, то уже должны были сообразить.

— Останови ее, Стюарт! — приказала Лукреция, переходя на визг. — Заткни ей рот!

Однако супруг вновь приложился к бутылке, а затем начал снимать сюртук.

— Да, это так, — сказала Шериз. — Моя мать продает им караваи и пироги, а сама желает им всем подавиться хлебными крошками. Слышали бы вы, что она говорит о них за глаза!

Мэтью всмотрелся в лицо девушки. «Вся в свою мать», — сказал о ней Стюарт. Мэтью мог бы и сам, без этой подсказки, разглядеть в ней ту же злобу и желчность. Беда еще и в том, подумал он, что Шериз Воган, судя по всему, очень умна. Например, она сразу же догадалась, что ему крайне неприятны подобные разговоры о Рейчел Ховарт.

— Я помню, где у вас выход, — сказал он миссис Воган. — Еще раз спасибо за ужин.

Он направился к двери, прихватив половину укропного каравая.

— Мистер Корбетт, подождите, пожалуйста!

Лукреция встала, продемонстрировав большое пятно от сливок на своем платье. Она все еще казалась опустошенной, словно перепалки с дочерью высасывали из нее жизненные силы.

— Пожалуйста… у меня к вам один вопрос.

— Слушаю.

— Я о волосах ведьмы. Что с ними будет?

— Ее… волосы? Простите, я вас не понимаю.

— У ведьмы… скажем так… весьма примечательные волосы. Их даже можно назвать красивыми. Будет жаль, если такие пышные и густые волосы просто сгорят на костре.

Мэтью не смог бы ответить даже при желании — настолько его поразил такой ход рассуждений.

Тем временем женщина продолжила:

— Если волосы ведьмы как следует помыть, а потом отрезать в утро перед казнью… думаю, найдется много желающих приобрести хоть небольшую прядь. Только представьте: ведьмины волосы как талисман, приносящий удачу.

При этой мысли она, похоже, воспрянула духом.

— Можно будет объявить их надежнейшим свидетельством Божьей кары, уничтожившей Зло. Теперь вы понимаете?

Язык Мэтью оставался примерзшим к гортани.

— Да, и вы получите свою долю с продаж, конечно же, — добавила она, ошибочно истолковав его онемение как согласие. — Но я думаю, будет лучше всего, если вы лично займетесь мытьем и обрезанием ее волос, под тем или иным предлогом, чтобы не пришлось брать в долю еще кого-нибудь.

Мэтью стоял неподвижно, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Ну так что? — спросила она. — Заключим сделку?

Кое-как он развернулся, дошел до двери и покинул этот дом. Удаляясь по улице Гармонии, с влажным от испарины лицом, он услышал женский голос, зовущий его с порога:

— Мистер Корбетт? Мистер Корбетт?

А потом еще громче и пронзительнее:

— Мистер Корбетт?!

Он проследовал мимо дома покойного Николаса Пейна, мимо таверны Ван Ганди, где веселье было в самом разгаре, мимо лечебницы доктора Шилдса и мусорной клоаки Эдварда Уинстона. Мэтью шел, опустив голову, с половинкой каравая в руке; ночное небо над ним сияло россыпью звезд, но его душа была окутана тяжелой, непроглядной тьмой.

Он свернул налево, на улицу Правды. Замедлил шаг перед обугленными останками школы Джонстона, напоминавшими о неукротимом адском огне и чьих-то воистину адских кознях. Он вспомнил бессильную ярость Джонстона в ту ночь, когда стало понятно, что потушить пожар не удастся. При всех его странностях (включая напудренное лицо и деформированное колено), этот человек определенно видел в учительстве свое жизненное призвание, а потерю школы воспринимал как ужасную трагедию. Пусть у Мэтью и были кое-какие подозрения насчет Джонстона, но то, что учитель не видел в Рейчел колдунью — да и в целом считал ведьмовские процессы основанными на очень зыбкой почве, — позволяло верить в светлое будущее местного просвещения.