Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Вы можете оставить больного в покое, — вмешался Шилдс. — Разговоры его утомляют.

— Ох, прошу прощения. Не думал причинить вам вред.

— Нет никакого вреда. — Вудворд с натугой втянул воздух через покрытые зеленой корочкой ноздри. — Спасибо, что нашли время… и потрудились… меня навестить.

— Я также хотел сообщить вам, сэр, что столб для костра подготовлен. Насколько знаю, мистер Бидвелл еще не определился с местом казни, но, по всей вероятности, это будет один из заброшенных участков на улице Усердия.

— Хорошо. — Вудворд сглотнул мокроту. — Это подойдет.

Шилдс ухватился за первую банку и с чавкающим звуком отделил ее от кожи. Вудворд вздрогнул и закусил губу.

— Думаю, вам лучше удалиться, — сказал доктор Пейну. — Если только у вас нет желания помочь мне в этом деле.

— Э-э… я, пожалуй, пойду. — При всем его жестоком и суровом опыте, Пейн как будто слегка струхнул. — Я загляну к вам попозже, господин судья.

Он с соболезнующим видом взглянул на Мэтью и сделал шаг в сторону двери.

— Мистер Пейн, — прошептал Вудворд. — Постойте… можно вас спросить?

— Да, конечно.

Пейн вернулся к постели больного, стал поближе и наклонился, чтобы лучше разобрать его шепот.

Доктор снял вторую банку. Вудворд снова вздрогнул, и в его глазах заблестели слезы. Потом он обратился к Пейну.

— У нас с вами есть… кое-что общее.

— В самом деле, сэр?

— Я о вашей супруге. Насколько понимаю, она умерла в конвульсиях. Хочу, чтобы вы знали… у моего сына… были припадки… вызванные чумой. Ваша супруга… тоже скончалась от чумы?

Шилдс взялся за третью банку, но не спешил ее удалять.

Николас Пейн не отрывал взгляда от лица судьи. Мэтью заметил жилку, бьющуюся на виске Пейна.

— Тут какая-то ошибка, сэр, — произнес Пейн до странности пустым, безжизненным голосом. — Я никогда не был женат.

— Мне об этом рассказал доктор Шилдс, — через силу продолжил Вудворд. — Знаю… о таких вещах говорить тяжело. Поверьте, уж я это знаю.

— Доктор Шилдс, — повторил Пейн, — вам это рассказал.

— Да. О том, что у нее были конвульсии перед смертью. А это… один из симптомов чумы.

Доктор снял третью банку и бережно, стараясь не звякнуть, уложил ее в сумку.

Пейн провел языком по нижней губе.

— Сожалею о вашем сыне, — сказал он, — но боюсь, что доктор Шилдс ошибается, так же как…

В этот момент он посмотрел в лицо доктору, и Мэтью стал невольным свидетелем дальнейшего.

Что-то произошло между Пейном и Шилдсом. Что-то необъяснимое, но абсолютно ужасное. Мэтью увидел, как на долю секунды глаза доктора вспыхнули такой лютой ненавистью, что перед ней были бессильны здравый смысл и логика, и Пейн инстинктивно отпрянул, как при угрозе нападения. И тут до Мэтью дошло, что на его памяти Шилдс и Пейн практически ни разу не общались напрямую. Он также вспомнил, что именно доктор всячески сторонился Пейна, но при этом старательно скрывал свои чувства, так что Пейн мог и не подозревать о разделяющей их пропасти.

И только сейчас эта враждебность проявилась открыто. Похоже, Пейн осознал это впервые. Он открыл рот, как будто собираясь возмутиться или запротестовать, но уже в следующий миг его лицо окаменело так же, как у доктора, и слова остались непроизнесенными.

Шилдс еще пару секунд мрачно глядел ему в глаза, а затем с нарочитым спокойствием повернулся к пациенту, снял четвертую стеклянную сферу и переправил ее в сумку.

Мэтью вопросительно посмотрел на Пейна — тот стоял бледный как мел, опустив глаза. Было ясно, что краткий ненавидящий взгляд Шилдса сообщил ему нечто такое, отчего у Пейна едва не подкосились колени.

— Моя жена… — произнес Пейн, задыхаясь от волнения. — Моя жена…

— Мой сын… умер, — подал голос Вудворд, не ведая о только что разыгравшейся немой драме. — Конвульсии. Это была чума. Простите, что заговорил об этом… но я хотел, чтобы вы знали… что вы не одиноки в своем горе.

— Горе… — повторил Пейн. У него под глазами залегли темные тени, а лицо в считаные секунды осунулось и теперь выглядело постаревшим лет на пять.

— Да, — сказал он, — горе.

Доктор снял пятую банку, на сей раз довольно небрежно, и Вудворд вздрогнул сильнее.

— Я должен… рассказать о своей жене, — начал Пейн, повернувшись лицом к окну. — У нее действительно были конвульсии, но никак не связанные с чумой. Нет. — Он покачал головой. — Ее убил голод. Голод… и безысходное отчаяние. Мы тогда были очень молоды. И очень бедны. У нас была маленькая дочь, также болевшая. А я помутился рассудком… и потерял надежду.