Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Мэтью собрал бумаги, сложил их стопкой в правильной последовательности и поместил обратно в коробку. Та часть протоколов, которую он унес к себе в комнату и просмотрел накануне вечером, к сожалению, не дала никаких подсказок. Он всмотрелся в лицо Вудворда, осунувшееся и пожелтевшее, с лиловыми веками, под которыми четко обрисовались округлости глазных яблок. По краям носа красной паутинкой проступали мелкие кровеносные сосуды. Похоже, Вудворд еще больше похудел с прошлого раза, когда Мэтью его видел, — хотя так могло показаться при изменившемся освещении. Вдобавок он выглядел постаревшим — складки на лице углубились после перенесенных страданий, а пятна на лысине стали более темными, еще резче выделяясь на фоне побледневшей кожи. В целом он казался ужасающе хрупким, как чашка из тонкого фарфора. Мэтью было больно видеть судью в таком состоянии, однако он заставил себя смотреть.

Ему уже случалось наблюдать пресловутую «маску смерти». И сейчас эта самая маска была перед ним, накрепко пристав к лицу судьи. Кожа его сморщилась, и все черты обострились в преддверии неминуемого конца. Паника пронзила Мэтью, как острый кинжал, проворачиваемый в кишках. Ему захотелось тряской разбудить Вудворда, поднять его на ноги и заставить ходить, разговаривать, танцевать… делать что угодно, лишь бы избавиться от этой хвори. Но… судья сейчас нуждался в отдыхе. Ему нужен был долгий крепкий сон, дополняющий лечебное действие мазей и кровопусканий. А сейчас, когда воздух посвежел и наконец-то засияло солнце, появился и новый повод для надежды на лучшее. Посему надо дать судье выспаться и не будить его, пока сам не проснется, сколько бы времени это ни заняло. Теперь пусть сама природа поспособствует его излечению.

Он осторожно дотронулся до правой руки Вудворда. И поспешил отстраниться: хотя тело судьи было горячим, при касании выявилась странная восковая влажность, что очень встревожило Мэтью. Вудворд издал слабый стон и пошевелил веками, но не пробудился. Мэтью отступил к двери, — по-прежнему чувствуя лезвие страха, терзающее внутренности, — и тихонько вышел в коридор.

На первом этаже он двинулся на звук скребущих по блюду столовых приборов и застал Бидвелла по-свойски расправляющимся с завтраком из кукурузных лепешек, жареного картофеля и запеченного костного мозга.

— А вот и наш секретарь объявился в это чудесное, благословенное утро! — возгласил Бидвелл и продолжил набивать свой рот.

Он был в костюме сиреневого цвета, рубашке с кружевными манжетами и одном из своих парадных завитых париков. Запив еду хорошим глотком сидра, Бидвелл кивком указал на место, приготовленное для Мэтью.

— Садитесь и угощайтесь!

Мэтью принял приглашение. Бидвелл подвинул к нему блюдо с лепешками, и Мэтью насадил на нож сразу две. За ними последовал и костный мозг.

— Миссис Неттлз сказала мне, что вас не было в спальне, когда она к вам стучалась. — Бидвелл говорил с набитым ртом, и полупережеванная пища вываливалась у него изо рта. — Где вы были?

— Снаружи, — ответил Мэтью.

— Снаружи, — повторил Бидвелл с ноткой сарказма. — Да, я знаю, что вы были снаружи. Но где именно и что вы там делали?

— Я вышел из дома, когда увидел горящую школу. И провел снаружи остаток ночи.

— А, так вот почему вы имеете столь жалкий вид!

Бидвелл собрался было проткнуть ножом картофелину, но прервал это движение.

— Погоди-ка, — он подозрительно прищурился. — Какое безобразие ты учинил на сей раз?

— Безобразие? Думаю, вы сильно преувеличиваете.

— Ты можешь думать что угодно, а я знаю . В чей сарай ты залез этой ночью?

Мэтью посмотрел ему прямо в глаза:

— Я снова был в сарае кузнеца, конечно.

Наступила мертвая тишина. Затем Бидвелл расхохотался. Его нож подцепил картофелину, и он подвинул блюдо с обжаренными клубнями в сторону Мэтью.

— Нынче ты в язвительном настроении, да? Я знаю, что ты юный глупец, но все же ты не настолько глуп, чтобы повторно соваться к Хэзелтону! Нет, сэр! Он бы тебе кол воткнул в задницу!

— Точно воткнул бы, будь я кобылой, — тихо пробормотал Мэтью, вонзая зубы в лепешку.

— Что-что?

— Я сказал… что не рискнул бы мериться силой. С Хэзелтоном, разумеется.

— И это самые разумные слова, какие я до сих пор от тебя слышал! — Бидвелл продолжал уписывать за обе щеки, как будто уже с завтрашнего дня обжорство могло быть запрещено королевским указом.

— Как твоя спина? — спросил он наконец.