Жозеф Кессель - Лев

Его прекрасный и жесткий профиль, обращенный в сторону Патриции, был настолько неподвижен, что казался изваянием из черного мрамора. В этот миг для него ничего не существовало, кроме белой девочки в объятиях льва. Копье выскользнуло у него из рук, он оказался на виду, но ему было все безразлично.

Патриция отдыхала на груди Кинга.

День уже клонился к вечеру.

— Потерпите, мы скоро придем, — весело сказала Патриция.

И в самом деле, я заметил вдали единственный массив колючих деревьев, который я мог различить в заповеднике, потому что за ним прятались редкие и легкие сооружения, предназначенные для жизни людей. И увидел их вовремя.

Мои мышцы и нервы были напряжены. От поляны, где жил Кинг со своей семьей, мы шли около четырех часов. Этот бесконечный путь сквозь заросли кустарников и деревьев, в пыли, под палящим зноем Патриция проделала играючи, без всяких усилий. Порою она шла впереди, что-то напевая, порою возвращалась и брала меня за руку, чтобы приободрить. Ее дружба со мной стала более глубокой, искренней и приобрела новый оттенок: ведь я был свидетелем — единственным, как она думала, — свидетелем ее реванша и торжества.

Время от времени она повторяла с восторгом:

— Вы видели? Вы все видели?

Но большую часть пути мы молчали. Патриция думала о своей победе, а я — о моране.

Каким образом и зачем Ориунга оказался именно в этом месте и в этот момент, когда Патриция выигрывала свой страшный спор? Может быть, он случайно наткнулся на логово Кинга, когда бродил по заповеднику? Манийятта находилась довольно близко. Может быть, он вспомнил о не столь далеких временах, когда вековой обычай, такой же сильный, как миф, требовал, чтобы настоящий мужчина из племени масаев убил своего льва? И что означал этот непреклонный горящий взгляд, которым он смерил Патрицию, пока она прощалась с Кингом, сидя между его лап?

Патриция, наверное, могла бы ответить на все мои вопросы. Но она не видела Ориунгу, и какой-то суеверный страх мешал мне сказать ей о моране.

— Ну вот мы и пришли наконец! — со смехом проговорила Патриция, глядя на мое измученное лицо.

Мы подошли к деревне. Отсюда расходились две дороги: одна вела к бунгало Буллита, другая, более короткая, — к лагерю посетителей и моей хижине.

Патриция в нерешительности остановилась на развилке. Она наклонила голову и принялась чертить носком туфли на песке геометрические фигуры. Удивительная робость отразилась на ее лице и в ее глазах, которые только что бесстрашно смотрели на двух разъяренных львиц.

— Если вы не очень устали, — сказала она наконец, — проводите меня до дома… Я буду очень… рада. Если мама увидит вас, она не будет так сердиться… Я очень опоздала.

Патриция подняла голову и живо добавила:

— Я не для себя прошу, вы знаете, а для нее. Она очень, очень огорчится.

Неужели мое влияние на Сибиллу было действительно так велико, как думала Патриция, или Буллит просто придумал для опоздания дочери подходящее оправдание? Я этого никогда не узнаю. Во всяком случае, Сибилла встретила нас радушно, весело. Потом она отослала Патрицию принимать душ, а когда та ушла, сказала:

— Мне нужно поговорить с вами наедине.

— Это проще сделать у меня, — ответил я.

— Хорошо, я приду к вам на днях, — с улыбкой сказала Сибилла.

У себя в хижине я сразу рухнул на походную койку. Сон мой был прерывистым, лихорадочным кошмаром. Когда я проснулся, была уже глубокая ночь. На душе у меня было тяжело, разум — в смятении. Я упрекал себя за то, что остался, ибо это уже ничего не могло мне дать. Любопытство мое удовлетворено сверх всякой меры. Я узнал все о жизни Кинга и об их с Патрицией отношениях. Мало того — огромный лев стал для меня знакомым зверем. Я мог спокойно уехать. Я должен был это сделать.

«Но развязка? — подумал я вдруг. — Я должен увидеть развязку».

Я соскочил с койки и раздраженно зашагал по темной веранде.

Почему развязка? И какая?

Чего я ждал? Чтобы Кихоро пристрелил Ориунгу? Или чтобы моран пронзил своим дротиком старого одноглазого следопыта? Или чтобы носорог вспорол живот Буллита? Или чтобы Кинг вдруг забыл все правила игры и растерзал Патрицию? Или чтобы Сибилла сошла с ума?

Все эти мысли отвратительны и одновременно абсурдны. Я утрачивал остатки здравого смысла. Надо было как можно скорее покинуть эти места, этих животных и этих людей.

Но я чувствовал, что останусь в заповеднике до конца, до развязки, ибо непонятно почему был уверен: развязка неизбежна.