Инна Бачинская - Голос ангельских труб

Анна Ахматова

Шибаев добрался домой к вечеру, в ранних осенних сумерках. Начинался дождь. Расплатившись с водителем, он едва успел вбежать в подъезд. Дождь словно именно этого и ждал – сразу же сорвался на ливень. Потоки воды ударяли в окно. Квартира казалась темной, скучной и маленькой. Он включил везде свет, открыл окна. Звуки дождя и резкий холодный воздух заполнили комнату. Забились крыльями занавески. Кухня была непривычно пуста и казалась нежилой – ни грязной посуды, ни всякой дряни по углам. Форточка покачивалась на сквозняке. На подоконнике спал Шпана. Шибаеву показалось, кот похудел и облез за время его отсутствия. И мелькнула мысль, что, возвращаясь даже после недолгой отлучки, видишь привычное чужими глазами.

Он подошел к окну, щелкнул Шпану по круглой голове. Тот открыл один янтарный глаз. Другой не раскрывался – мешала черная засохшая кровь. Последствия драки. Шибаев сказал: «Привет». Шпана шевельнул рваным ухом. У них установились простые мужские отношения – деловые, без соплей. Вопреки этим отношениям Шибаев погладил Шпану по спине. Ощутил острый хребет и впервые подумал, что кот немолод. Восемь лет – если перевести на человеческий возраст – примерно лет сорок пять, а то и больше. Солидный мужик, а шляется как пацан. Ни семьи, ни… А что, собственно, ему нужно? Есть пристанище, какая-никакая еда, хозяин, который не пристает, не вешает идиотских ошейников с колокольчиками, не мучает антиблошиными средствами, не давит авторитетом. Такого хозяина еще поискать.

И почудилась Шибаеву некая связь между ними – оба бобыли неприкаянные, в боевых шрамах, недоверчивые, подозрительные, взгляд исподлобья. Не приученные говорить много и красиво, как, например, дядя Алик Дрючин. Сначала стреляют, потом задают вопросы. У Шибаева и не могло быть другого кота. Только такой, по имени Шпана – рыжий, с разорванным ухом и подбитым глазом. А у Шпаны и не могло быть другого хозяина, только он, Шибаев. В боевых шрамах, с подбитым глазом.

Холодильник был пуст. И девственнно чист. Неужели Вера приходила? У нее есть ключ. В дверце радовала глаз бутылка пива, одна, к сожалению. Он поставил ее на стол. Достал из укромного места початую бутылку водки. И кружку.

Сидел, опираясь локтями на стол, бессмысленно глядя на стену, ждал, пока заберет. Шпана хрипло мяукал, просил есть, терся твердой башкой о шибаевское колено…

Вечером забежал на огонек Алик Дрючин. С грохотом опустил на пол пластиковую торбу. Звякнули бутылки. Бросился на шею, припал к груди, даже всхлипнул, растроганный.

– Саша, с приездом! Я тут уже совсем дошел. Куда ни кинься… нигде ничего! Не поверишь, одни уроды. Как ты? Честное слово, здорово, что ты вернулся… Я так тебя ждал!

Речь Алика была бессвязной – видимо, успел поправиться. А теперь душа горела и жаждала продолжения в шибаевской компании, трепа до третьих петухов и новостей.

Он прижал к груди подарок Александра – бесценный «Хеннесси» в золотой элегантной коробке, купленной в «дьюти фри» в нью-йоркском аэропорту, и снова прослезился. Выпив, Алик становился сентиментальным.

– Никогда не мог понять, – сказал он погодя, вертя в руках подарок, – зачем тратить лишние деньги на бутылки и коробки, смотри, это же произведение искусства, это же Леонардо да Винчи какой-то – немыслимая красота, непостижимая форма, а зачем? Зачем, я тебя спрашиваю? Утилитарный продукт, долго не залеживается. На хрен, Саша, эта неоценимая красота? «Хеннесси» – он и в Африке «Хеннесси». А деньжищи-то, деньжищи? А?

Вопрос был философский – не жизненно важный, а так, для разгона. Для выражения сиюминутных мыслей, затравки и плавного перехода на более серьезные вещи.

– Как съездил, Саша? – спрашивал Алик Дрючин. – Удачно?

– Нормально, – отвечал Шибаев.

– Не наследил? – интересовался Алик. – Все чисто?

– Нормально, – отвечал Шибаев.

– Как я понимаю, миссия носила скорее интеллектуальный характер? – подсказывал Алик.

Шибаев молча кивал, жуя.

– Твое животное болеет, – вспомнил Дрючин. – Отказывается от пищи. Может, бешенство. Кроме того, ему, по-моему, выбили глаз.

– Уже нормально, – ответил Шибаев. Шпана наворачивал жесткое копченое мясо в углу кухни. Придавил лапой, рвал зубами, урчал от возбуждения. Некоторое время они наблюдали за котом.

– Оклемался, – заметил Дрючин. – Кошки, они живучие. А мы с моей австриячкой расплевались. Вроде кто-то у нее появился. И вся любовь. Опять мимо, – пожаловался горько. – Она, конечно, не красавица, но голова! Голова! Ты не поверишь, Саша! И чему я всегда поражался – это ее логике! Это же не женщина, это – компьютер, электронные мозги. А память! Наизусть так и шпарит целые куски из кодекса. Жаль, конечно. – Он помолчал. Снова разлил. Выпили. – А с другой стороны, – продолжал Алик, размахивая вилкой, – женщина все-таки должна создавать уют. Как твоя Верка… кстати, она приходила. Потом звонила, высказывалась про бутылки и мусор. Не поленилась. Все приставала, куда ты уехал да с кем. Говорю, в командировку уехал, один, важное дело – не верит. Знаю, говорит, ваши командировки! Как помело – быстрая, языкатая, ты ей слово – она в ответ десять. И, главное, все знает сама! Зачем тогда спрашивать? Язва. Как ты с ней уживался, Саша? Извини, конечно. Лучше без бабы вообще. Порядок в доме… На хрен мне такой порядок? Там не стань, там не сядь! Сними обувь! И никакого футбола, одни розовые сопли про любовь. И, главное, уставится на экран, слезами обливается. Нет чтобы мужа пожалеть. Ненавижу снимать обувь! Бескультурье и жлобство. Мужик в носках – это… это… как остриженный Самсон! Я, например, рта не могу раскрыть, когда в носках, так противно. Сижу как идиот, прячу ноги под стул. Моя третья вообще в гостях накрывала рукой мою рюмку, якобы уже хватит, ты и так уже… Стыдоба! Ненавижу этих баб! Все! Хватит! Ох, Сашок, как же я рад, что ты вернулся…