Инна Бачинская: Девушка с синей луны

…Он сидел на скамейке напротив дома, рассматривал освещенные окна. Иногда в окне мелькал тонкий женский силуэт, на секунду-другую – женщина суетилась, накрывала на стол, открывала дверцу холодильника, доставала оттуда что-то. Иногда мельком взглядывала на темноту за окном, и тогда он вжимался в скамейку, стараясь стать невидимым, хотя прекрасно понимал, что она его не видит. А если бы даже видела… ну и что? Двор был темен, горел лишь неяркий фонарь у подъезда. Было холодно и тихо, в листьях и в траве шуршал неуверенный дождь. Ледяная капля упала ему на лицо, и он вздрогнул. Не скажешь, что август. Еще раз взглянул на освещенное окно, поднялся и пошел к подъезду. Набрал код и вошел в узкое полутемное парадное. Дом был старый, пропитанный тяжелым духом человеческих испарений, еды и кошек. Он не стал вызывать лифт – механизм был старый и оглушительно дребезжал. Поднявшись на шестой этаж, он остановился у правой двери и прислушался. Где-то далеко работал телевизор – слышались музыка и выстрелы. Он достал из кармана ключ, осторожно вставил в замочную скважину. Через минуту дверь подалась, и он застыл, прислушиваясь. Потом шагнул в прихожую и аккуратно закрыл за собой дверь. Из глубины квартиры в прихожую проникал слабый свет и бормотание не то радио, не то телевизора. Он пошел на звук. Завернул за угол и остановился. Ему была видна кухня – под потолком горела люстра, на невысоком холодильнике стоял маленький телевизор. Выступал известный комик с лицом имбецила и нарочито дурашливыми интонациями. Публика в зале хохотала. Женщина стояла вполоборота к нему, размешивала что-то в красной пластиковой миске, пробовала, добавляла соли – брала щепотку из пачки, – размешивала, пробовала, озабоченно морщилась. Салат, похоже. Помедлив, он шагнул из своего укрытия и вдруг замешкался – похоже, колебался. Она заметила его и отпрянула, на лице промелькнул сначала испуг, потом изумление. Она размахнулась и бросила в него ложкой. Он метнулся вперед, прижал ее к себе, преодолевая сопротивление, прошептал в ухо: «Тихо, тихо, без глупостей!» Он сдавил ей горло и почувствовал, как она отяжелела и почти повисла у него на руках.

Он не ошибся – в миске был салат: морковка, свекла, зелень; рядом бутылочка оливкового масла. Он поморщился, он любил мясо.

Ее волосы слабо и пряно пахли, он вдохнул ее запах и задержал дыхание, чувствуя, как темнеет в глазах и слабеют колени. Комик на экране рассказывал какую-то байку, публика продолжала хохотать. Ему была противна толстая физиономия комика; не выпуская женщину, он шагнул к холодильнику и с силой ударил локтем в экран. На экране вспыхнула яркая звезда, и изображение исчезло. Женщина забилась в его руках, нашарила нож на столе, схватила, ломая пальцы, и рванулась. Он вскрикнул и отдернул окровавленную руку…

…Он стоял, прислонясь к стене, бессмысленно глядя на неподвижное тело на полу у его ног. Капала вода из крана, за стеной работал телевизор, кто-то смеялся, доносилась музыка. По подоконнику забарабанили тяжелые капли дождя, и он вздрогнул…

Едва слышная инструментальная музыка, открытое окно – легкий сквознячок шевелит занавеску. На журнальном столике недопитая чашка кофе, не чашка, а чашечка – четырехгранная, на каждой грани кошка: черная, рыжая, серая и полосато-тигровая, – тончайшего японского фарфора. Рядом – эскиз на листке ватмана, небрежные размытые сине-серо-зеленоватые полутона, дым и намек – при изрядной доле фантазии обозначен цветок, не то пион, не то ирис, не то орхидея, а то и размытые черты лица. Молодая женщина сосредоточенно рассматривает натянутый на деревянную раму молочно-белый шелк: брови сведены, морщинки на лбу, бледный рот сжат; в пальцах – кисточка. Она переводит взгляд на эскиз, долго смотрит, словно желая запомнить, потом прикасается кисточкой к шелку…