Николай Иовлев - Поединок

Ночью меня накрыли ломки. Затаившись в связи со стрессовыми перипетиями, они выжидали своего часа — и наконец, дождавшись его, взяли свое, постаравшись к тому же наверстать упущенное. Всю ночь, как и три, а может быть и четыре последующие, я не спал. И днем — не спал. И не ходил на прогулки — до них ли мне было! И не ел. Температура то подпрыгивала до того, что мне, погрузившемуся в отупелое состояние, казалось, что закипевшая в венах кровь вот-вот разорвет кожу и выплеснется наружу, а то вдруг понижалась так резко, что пульс становился просто неуловимым, в глазах чернело — и я проваливался в ледяную яму. Едва я приходил в себя, как сразу же становился жертвой изощренных мук. Кости и мышцы выворачивало наизнанку, грудь ломило так, словно в нее загнали кол, болел желудок, кололо в почках, разрывалась от судорог печень, а сердце бешено стучало, будто бы в предсмертном исступлении.

Днем я лежал на матраце, временами впадая в бредовое состояние. С мытьем посуды от меня все же не отвязались — приходилось мыть ее трижды в день, но это занятие ничуть меня не угнетало и даже, напротив, выполняло роль своеобразного молниеотвода, заставляя на время позабыть о жажде дозы и отодвинуть, пусть на несколько минут, остроту психических мучений. Сокамерники изредка комментировали мое поведение, но в основном беззлобно и даже сочувственно — насколько способны к сочувствию люди, запертые в цитадели человеческого порока для его искупления. Иногда я вскакивал со своей убогой постели и, не замечая злорадных взглядов и адресованных мне колкостей, быстро ходил в проходе между кроватями, хватаясь, чтобы не упасть от истощения, за спинки: так мне было хоть немного легче. Зато, едва я ложился на место, ломки возобновляли свое злодейство с прежней силой — и даже еще более изощренно и жестоко. Кроме того, в горизонтальном положении меня подминали галлюцинации. Таких жутких у меня еще не было. Бр-р-р, страшно даже вспомнить, не то что хоть частично пережить заново этот сонм видений репертуара сущей преисподней…

Помню, словно в тумане, как именно в эти дни, обезумевшего от страшных видений, красноглазого от бессонных ночей, истощенного, скрюченного от боли в мышцах, суставах, позвоночнике, отупевшего, оглохшего, оскотиневшего от всего этого вместе взятого, меня водили под конвоем по тюрьме — снимали отпечатки пальцев и фотографировали в профиль и анфас.

В конце концов — на вторые, третьи, а может, и четвертые сутки истязания моего духа и плоти — сокамерники вызвали мне врача. В причине недуга сознаться я посчитал ненужным и даже опасным, а тюремный врач, спросив, сколько дней перед попаданием сюда я пил, и услышав в ответ, что пил я месяц, ушел. Некоторое время спустя местный коновал вновь явился по мою душу — сделать укол и сделал его в мое оголенное плечо — через раскрытое окно кормушки. Я тотчас уснул, а когда, проснувшись в невероятном отупении, вновь ощутил натиск ломок, надзиратель опять пригласил доктора. Тот сам не пришел, прислав кого-то рангом пониже. Кого именно — никто так и не увидел, потому что укол мне опять был сделан через кормушку. Помимо этой процедуры благодетель сыпанул мне в ладонь несколько разнокалиберных таблеток, не сообщив даже способа их употребления. Я принимал лекарства вместе с чаем. Они помогли: спал я как убитый. Проснувшись, разбуженный для приема пищи, глотал набор таблеток, запив его чаем, мыл за всеми посуду — и вновь заваливался на матрац…

К тому периоду, когда сплошная облачность в изможденном моем сознании стала понемногу пропускать слабенькие лучики здравого смысла, относится и первый вызов к следователю. Однажды днем, вспугнув мой тяжелый поверхностный сон, в двери с лязганьем открылся черный квадрат кормушки, в котором появилось лицо надзирателя:

— Лебедев Юрий Николаевич!

— Я!..

— На вызов.

Я встал с матраца. Меня тут же качнуло, по телу побежали мурашки, лоб налился тяжелым туманом, но все это выглядело чепухой по сравнению с вопросом: куда это?

— На исповедь тебя, — крикнул кто-то из глубины камеры. — Требуй доктора. По закону положено. Без доктора ничо следаку не говори!

Под доктором подразумевался, как видно, адвокат.

Шагнув в раскрытую дверь за порог камеры, я тотчас навалился плечом на стену, пережидая приступ головокружения.

— Руки за спину. Вперед! — скомандовал надзиратель.

Он вел меня по металлическим мосткам тюрьмы, по узким коридорам, где в окнах, хоть и зарешеченных, стояли обыкновенные стекла, сквозь которые можно было, успеть на ходу увидеть часть тюремного двора с его хаотичными постройками различных эпох, грязные сугробы снега, костлявые силуэты тополей… — в глухой сумрачный коридор. В кабинет следователя.