Шая Воронкова - В случае смерти разбить

Вдох-выдох.

Соль схватила его за руку.

– Стой! Дай его мне.

– О-о чем ты? – неужели, уже заикаться начал? Стыд-то какой. Распрямил плечи, стараясь не стучать зубами – все будет хорошо, все будет в порядке, еще чуть-чуть осталось – и посмотрел на Соль сверху вниз. Она не отпускала руку, смотрела со страхом, кусая губы. Нервно вырвал руку. – Соль, я должен получить последний огонь.

– Нельзя отражать надпись! Я прочла ее, мы так в школе дурачились, и я научилась. Там написано, что нужно уничтожить твое зеркало. Нельзя подносить его к надписи, это ловушка.

– Но как бы я об этом узнал? – Улисс замер, держа руку с зажатым в ней зеркальцем на весу. – Может, ты ошиблась.

Тугая пружина внутри так сильно скрутилась, что давила, и грудь вздрагивала от напряжения, будто он опять начал дышать. Может, начал, ведь мертвые не задыхаются, а он – да, от страха и нетерпения. Что за глупости в голову лезут? Улисс сжал челюсть.

– Я не ошиблась! Дай мне зеркало, и я разобью его, ты все равно не сможешь! – Соль говорила, сбиваясь, и тянулась вперед. – Улисс! Я ведь помогла тебе столько раз! Ты бы не справился без меня.

В груди кольнуло – там, где когда-то было сердце. Улисс невольно стал опускать руку, протягивая зеркало Соль. Она ведь нашла полотенце, она помогла выиграть в догонялки, она добыла последний огонь. Наверняка эта девочка игралась с подружками и научилась читать зеркально, такое бывает. Зачем ей врать? Соль ведь точно такой же «игрок» и тоже хочет за стену.

– Дай мне зеркало.

Соль подалась вперед, как цветок навстречу солнцу, и Улисс опять ощутил странный запах. Не то чтобы морской, скорее соленый – да, с металлическим привкусом, Улисс уже ощущал его раньше. Ну, на языке вертится, вроде как железо или…

В голове будто сверкнула молния.

– Тебе передавали привет, – совершенно спокойно, надо же, сказал Улисс и резко развернулся, подняв зеркальце. Они отразили друг друга, и за его спиной вскрикнула Соль. Ее отражение дрогнуло и исчезло, хотя казалось, что Соль не пропала, а просто переместилась.

Когда она тянулась за зеркалом, шея опять оголилась, и Улисс наконец увидел, что за тату это было: маленькая черная кошка. И правда, совершенно особенная. Старик явно все знал наперед, знал и смолчал.

Стало тихо.

Улисс не оборачивался, был уверен, что не нужно – вместо этого прочел отразившуюся надпись: «Забери этот огонь с собой». Переместил зеркало так, чтобы пламя отразилось в нем полностью, и оно, вспыхнув, пропало. Улисс собрал все пять огней.

В груди потеплело, пламя накрыло волной, и он ощутил, как медленно согрелись пальцы. Такая мелочь, а будто снова ожил. Улисс широко улыбнулся и легким шагом двинулся прочь от своего двойника. Шел и думал только: как же раньше не вспомнил, чем пахнет, ясно же, что кровью. Почти как от сырого мяса. Старик не соврал – у Водящих нет ничего красного, но ведь белая повязка, смоченная в крови, остается белой. А кажется, будто ее цвет – красный, особенно в этом Городе-вне-времени.

У стены оказался быстро, будто рядом стоял, хотя до этого шел и не мог даже издали ее увидеть. Когда Улисс подошел ближе, стена просто растаяла и появилась только за его спиной. Запахло костром, свежей травой и кашей. Улисс сделал вдох, и голова закружилась, завертелась, не понятно – сверху звездное небо или под ногами, его подхватили, усадили у костра, дали теплую тарелку, и он понял, что дома, наконец-то дома, сейчас вот поест и сыграет что-то, только…

Очнулся и вспомнил лишь, что книгу «Улисс» дочитывать точно не будет, и что ненавидит красный.

Странное сочетание.

Сел на кровати, подставляя лицо солнцу, счастливый, но такой усталый, будто не спал вовсе, а носился по ночному городу. Еще и волосы пахнут дымом и лесом. Хотя, с чего бы?..

Джек приходил каждый год, тридцать первого октября.

Рыжий, усталый, зубоскалящий – в общем, будто смотришься в зеркало. Тридцать первое Пророк отмечал в календаре с раздетыми дочерьми Евы – чтоб было. Отмечал, в общем-то, зря, потому что дни начинал считать сам с начала октября: как начнут толпами валить несчастные с черными полосами на запястьях и витыми линиями на шее. Как его звали на самом деле, Пророк давно забыл. Кличка села прочнее крыльев.

Пророк – потому что, объевшись забродивших плодов с очередного Очень Важного Древа, начинал «пророчествовать» никогда не сбывающиеся, но очень пошлые предсказания. За это Ворота сторожить и посадили: предсказал такое, что черти в глотку, ой-ей. Чудом, не иначе, крылья сберег. Вот Пророк и просиживал свою святую задницу на главном посту. Сторожка, если коротко – пять на пять шагов. Бедолага, сидевший там до Пророка, страдал патологической любовью к пыли. Сказать бы – ленью, да ангелам ею страдать не положено. Поэтому Пророк раскидал там мягкие коврики, припрятал парочку плодов, которые не успел съесть, повесил календарь и никому об этом не сказал.