Эдуардо Де Филиппо - Цилиндр

Родольфо садится на кровати и воинственно сжимает кулаки, намереваясь вмешаться в этот бессмысленный диалог, как того требуют права и обязанности мужа, понявшего, что пора наконец взять под защиту собственную жену и собственную честь. Некоторое время он остается в этом положении, сверля Аттилио взглядом. Старик не проявляет ни малейших признаков удивления или страха и в свою очередь смотрит на него, прищурившись и скрестив руки на груди.

РУДОЛЬФО (в конце концов решается высказаться). Извините, но ваша настойчивость кажется мне неуместной. Чего вы добиваетесь? Эта бедная женщина искренне огорчена, она плачет. Она просила у вас прощения. Я тоже прошу извинить меня. Чего вы еще хотите?

АТТИЛИО. Но, милостивый, государь.

На площадке перед балконом вновь появляются Агостино и Беттина.

Я не знаю, кто вы и как вас величать…

РУДОЛЬФО. Я муж этой женщины. Мое имя не имеет значения.

АТТИЛИО. И муж заставляет собственную жену заниматься такого рода ремеслом, а сам изображает покойника и воскресает, когда ему заблагорассудится?

РУДОЛЬФО. Совершенно верно. И тут я мог бы согласиться с вами. Но почему вы не хотите понять: жизнь иной раз бывает настолько невыносима, что человеку остается одно из двух — притвориться мертвым или умереть.

АТТИЛИО. Нашли кому рассказывать сказки! Как бы там ни было, нельзя доходить до такой дикости, тем более что это карается законом.

АГОСТИНО (отыскал наконец цилиндр, водрузил его на голову и решительно подходит к перилам). Нет, можно!

АТТИЛИО (удивленно). Кто там еще?

БЕТТИНА (пытается остановить Агостино, направляющегося к лестнице). Подожди.

АГОСТИНО. Не мешай мне, Бетти. (Вырывается из ее рук и быстро спускается по лестнице. Он в двух шагах от Аттилио.)

Беттина последовала за мужем и стоит сейчас у него за спиной.

Можно!

АТТИЛИО (к Родольфо). Кто этот тип?

АГОСТИНО. Вы неграмотный, а?

АТТИЛИО (обиженно). К вашему сведению, я окончил лицей и университет, причем — два факультета.

Разочарованный Агостино снимает цилиндр.

БЕТТИНА (к Аттилио). Милый человек, послушайте. В этом доме — замороженная квартплата. Мы въехали сюда еще до войны. Хозяин дома мог выселить нас только за неуплату.

РУДОЛЬФО. Этим все и кончилось. Он подал в суд, и судья решил дело в его пользу.

РИТА. Нам дали десятидневный срок: или мы погасим задолженность, или нас выбросят на улицу. Без права на апелляцию. И никаких отсрочек.

БЕТТИНА. Мы задолжали триста тысяч лир. Понимаете…

РИТА (достала из ящика комода лист бумаги и показывает его Аттилио). Вот уведомление.

БЕТТИНА. Мы всегда платили вовремя, но при том, что все дорожало…

АГОСТИНО (неожиданно разволновавшись). Мне так стыдно смотреть этим ребятам в глаза… что я отхлестал бы себя по щекам собственными руками.

РУДОЛЬФО. Что вы, дон Агостино? Вы-то здесь при чем? Мы ведь знаем, что небольшие деньги, которые мы вам давали каждый месяц, уходили на то, чтобы изо дня в день топить печку и чтобы у нас была тарелка макарон.

БЕТТИНА. Нам не удавалось сводить концы с концами, и в прошлом году мы сдали эту комнату им двоим.

РУДОЛЬФО. Я приехал в Неаполь на курсы официантов, чтобы подучиться еще немного и, попытав счастья на конкурсе, попробовать устроиться в вагон — ресторан. Конкурс уже был: меня признали одним из лучших, но места все нет и нет.

РИТА (ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.

РУДОЛЬФО. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы… летом мою посуду в ресторане… Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин…

АГОСТИНО. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был народный театр, но все равно театр… И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гостиницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Барабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилиндром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в уборной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни… не говоря о властях, которые не отвечают на письма и заявления… Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам и благословил ваш дом… Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе, — ваши. Счастливо оставаться, я пошел».