Эдуардо де Филиппо: Рассказы итальянских писателей

Итальянский зритель хочет прийти в театр попозже, уйти пораньше и увидеть длинный спектакль.

Меня всегда беспокоили не те, кто приходит в театр после начала первого действия, а те, кто уходит, не дожидаясь конца третьего.

Зрители делятся на тех, кто веселится сам по себе, тех, кто веселится, если веселятся другие, и тех, кто никогда не веселится, даже если другие веселятся.

В труппе есть крупные актеры, просто актеры и самодовольные глупцы.

Зритель всегда уверен что он открыл тебя исключительно благодаря своей интуиции подлинного знатока. При всяком удобном случае он напоминает тебе, что ты должен век его благодарить уже за одно то, что он тебя открыл, признал и поддержал. Ему и в голову не приходит, сколько трудностей, лишений и разочарований ты испытал, прежде чем он открыл тебя, признал и поддержал.

Попробуйте выйти на сцену и заинтересовать зрителей своим героем, не произнеся ни единого слова. Если через минуту из зала донесется голос: «Ну и что?» — заплатите штраф директору труппы и смените профессию.

Тот, кто видит в игре сплошное развлечение, становится зрителем самого себя.

Рискуя прослыть реакционером, признаюсь, что предпочитаю театр «крупного актера» театру «крупного режиссера». Первый по крайней мере не столь дорогостоящ.

В чем театральные муки итальянского антрепренера? Как заменить на сцене один трактирчик другим.

У директора театра те же функции, что у дирижера. Он тоже поднимается на свое место, но знает, что не найдет на пюпитре нот. И все-таки дирижирует как умеет.

Главный герой пьесы — сама пьеса.

Написать значительную, социальную пьесу легко, значительно труднее заставить зрителя ее смотреть

Если ты не знаешь заранее, чего хотят от жизни персонажи твоей пьесы, то разве могут знать зрители, к чему зовут их эти персонажи?

Сколько идей может гнездиться в мозгу? Если это человек большого ума — одна-единственная, если малого — множество. Из одной идеи порой возникают литературное произведение, театр, цивилизация.

В Италии драматург нуждается в «своем» зрителе, а не просто в зрителе.

Пока готовят декорации, хочу поговорить с вами об экономической политике. Обычно я люблю побеседовать с человеком с улицы; это позволяет мне передать на сцене то чувство доброты и жизненной справедливости, которым он щедро наделен. И вот однажды, гуляя по Неаполю, я встретил возчика Тотонно и спросил у него:

— Что ты думаешь о нашем финансовом положении? Как по-твоему, Америка нам поможет?

Тотонно ответил уверенно, словно он обдумывал это долгими вечерами:

— Конечно. Хочет не хочет, а поможет. Это в ее интересах.

— Почему в ее интересах?

— Очень просто, если позволите, я вам приведу один пример. Знаете историю про сумасшедшего с тарелочками?

— Нет...

— Тогда я вам все сейчас объясню, — воодушевился Тотонно. — В одном сумасшедшем доме (не знаю, почему Тотонно сравнил нынешнее положение в стране с обстановкой в сумасшедшем доме, скорее всего он имел в виду весь наш безумный мир) в большущей палате лежало с десяток больных. Кровать одного из них стояла у самой веранды, окна которой выходили в сад. У этого ненормального была безобидная и, пожалуй, даже полезная мания — он лепил во дворе из мокрой глины тарелочки. Наконец настал такой день, когда от тарелочек некуда было деться. Они лежали у бедняги-сумасшедшего под кроватью, возле столика и даже в проходе. Остальные больные с изумлением и восторгом глядели на эти горы тарелок, которые росли буквально на глазах.

— А мне тарелочку не дашь? — спросил у нашего сумасшедшего его приятель.

— Ну, а что я получу взамен?

— Денег у меня нет

— Тогда дай мне пуговицу, а я дам тебе тарелку.

Тут все сумасшедшие принялись срывать с одежды пуговицы и покупать на них тарелочки. Прошел день, неделя, месяц, и вот наступил момент, когда у всех больных попадали штаны. Пуговицы кончились, и они уже не могли купить тарелочки. Но сумасшедший гончар, одержимый тарелочной манией, упорно продолжал их лепить. И вскоре в палате снова прохода не стало от тарелочек. Сумасшедший хотел сбыть эти тарелочки, но никто не думал их покупать.