Вячеслав Злобин-Алтайский - Незримая сила. Рассказы

– Как же такое могло статься? – озадачился он вопросом, когда встряхнулся от политического угара и понял, что обожаемый им соратник по партии вероломно побывал в теле любимой.

– Савик, я глубоко порядочная женщина, но поэтическая душа моя вдруг воспела самыми звонкими струнами, оттого я и поддалась чувствам предательским и провокационным. Возвышенное мое назначение обернулось низменным, – каялась с красным от стыда лицом Верочка.

Надо сказать, все же чудаковатые братья мои в любви. Один олух, другой деспот. И это очевидная клиника. Наградил же Бог меня такими родственниками, очевидно, сыграл со мной злую шутку. Уж на что я человек проницательный, но слабости их меня озадачивали. И откуда в мужиках, родных мне, берутся курьезные такие качества?

Возьмем хоть того же Митрия. Он по гороскопу был Лев, но в душе чувствовал себя орлом. Может быть, и царь зверей, и гордая птица по устремлениям первенства сходны, но все же брат орлом летал по жизни. Наверное, невысокие устремления Льва мешали ему быть, например, министром, но над своей женой Варварой он парил как истый орел. А она-то, ворона очевидная, пока Митрий на заводе с трубками занимался, взяла со всего птичьего дуру и выложила ему трех деток поочередно, как из автомата. Пользовалась случаем и с радости рожала. А как только тот в бизнес подался, так она сначала в воспитание потомства погрузилась, а потом норковую шубу потребовала. Муж хоть и держал супругу в суровой строгости, но стал малость потакать ей: с барского плеча купил не только шубу, но и модный брючный костюм болотного цвета. А Варвара, когда в него облачилась, истинно мужичкой стала, только с мозгами птичьими так и осталась. Наряды не поспособствовали.

Митрий был хоть и увальнем, но фигура деятельная. Недаром заводская закваска. В профкомах олухов не держали. Заседать – не олухом болтаться. И потом, после чертовой победы «белых», быстро уловил веяние нового времени – окунулся в пучину бизнеса. Привык при советской власти длинные деньги иметь, а когда та испарилась, в новый поход за ними отправился.

– Я, – говорил он, – как и Савелий, за новую жизнь. Надоела старая. Жилку чувствую в себе предпринимательскую, а заводская застойная неволя у меня теперь в прошлом.

– Вот ты, Тиша, – сказал он как-то мне, – человек сосредоточенный, территориями мыслишь, за порядок радеешь. Блюдешь чистоту помыслов, а шику и привольности в тебе нет. За благоустройством общества не следишь, жизни новой не чувствуешь – только судишь. Поэтому в обозе истории и влачишься.

Так он плюнул в мою душу и с независимым мнением жить стал. Я же, опираясь крепко на традиции, с метлой остался. Савелий по митингам и новым партиям гулял. И только сестра Маруся стояла вровень со мной, думая об общих идеалах, и как была мне любимой, так и осталась.

Да, раскидало тогда нас времечко по разным полюсам жизни безжалостно, и каждый на своем месте за разные соломинки держался, чтобы не потонуть.

А все же снох своих я тоже очень даже обожаю и люблю, хоть мерзкие изъяны и вижу в их натурах. Человеколюбия мне не занимать – с небес спущено.

Когда Савелий кричал взахлеб о заоблачных перспективах жизни и свергал со своими соратниками в городе все подряд власти, тогда только я и осознал радужный ритм своего существования. Никогда мне не было так приятно жить, как в прежние дореформенные времена. Я уже отмечал, что душу мне тогда грело: тот же кузик, к примеру, который обыденно и весело чирикал на дереве… А сейчас остались одни воробьи – жиды меркантильные. И речка напротив в то время лениво журчала, широким зеркалом сверкая на солнце. А теперь зеркало это сморщилось; мало того, сама пойма реки сузилась до неприличия. И метла моя в ту пору по-другому звенела по асфальту, как-то жизнерадостно, с припевом. Тогда она была из упругой ветлы, а теперь из каких-то мертвых хлыстиков синтетических. Даже Прокоп сейчас стал неистово и зло материться, когда в подвале беспорядки устранял. Все те простые радости жизни, которых сейчас нас лишили, доставляли мне удовольствие истинное.

А как душевно было в ту пору посидеть и поразмышлять о насущном с единомышленником! С Прокопом, к примеру. Как он любил пиво попить тогда! Казалось, оно было куда вкуснее, чем сейчас, потому как было его море разливанное, почти дармовое, а пенилось так же бархатно, как мыло в бане на вехотке. Хоть плотность его жиже была, но пена запашистее, и потреблялось оно со смаком и толком. Кроме меня, всякий дворник почитал за счастье посидеть с канистрой в тенечке и духоподъемно поалкать его. Лавок со столиками было тогда в каждом дворе полно, и стояли они под каким-нибудь разлапистым кленом зазывающе. Это позже их повсюду повыдергивали и разломали обалдевшие перестройщики.