Вячеслав Злобин-Алтайский - Незримая сила. Рассказы

Собрались мы тогда в узком семейном кругу.

Жужжали наперебой и несли всякую восторженную чушь, какая и несется обычно в исполнении взрослых недорослей. А компания наша была разночинная.

В начале тех революционных лет Савелию, энергичному, живому, как в поле колос на ветру, было двадцать пять годков. Он, знамо, интеллигент – помощник мастера в ЖЭКе.

Брат Митрий – соль рабочего класса, высококвалифицированный специалист на оборонном заводе – гнул трубки для авиации на станке. К тому же был он общественником – профоргом цеха. Митрий считался самым обеспеченным среди нас: получал довольствие не меньше министра. Хоть он гордость рабочую и имел, но жил богато, как буржуй. И Бог ему судья. А уж мы-то с Марусей – совсем сирые и неприметные, но профессию свою уважали больше жизни. Она, милая, тянула лямку своего дела на почте, посылки терпеливо перебирая, и тоже за гордость это почитала. Вся наша семейная компания была трудолюбивой и любящей друг дружку, хотя в сердцах, случалось, и поплевывали злорадно в родственные души. Всякое бывало, на то и близкие люди. А как порой без зависти или острастки-то?

У Савелия шевелюра была пышная, русая и свешивалась на глаза. Он привычно откидывал этот чуб, а тот вновь ползком возвращался восвояси и закрывал ему объективную реальность. Для него борьба с чубом стала привычной. Привычка – вещь обыденная, но вредная. Особенно для окружающих: все отвлекаются от разговора, пропуская мимо ушей главное, и внимают только его жестам.

– …А что творится в крае с нашей администрацией? – продолжал митинговать в застолье Савелий, а глаза его карие светились красным заревом революционного пожара. – Скинули старую горбачевщину, – мыслил он всегда не фамилиями, а метафорами и образами. – Теперь взошли на пьедестал те же, но перекрашенные. Воры однозначные, но все же есть в этом смысл: своя рубашка ближе к телу. Ныне они на мировую цивилизацию устремленные. И будем теперь мы рынки международные осваивать…

Тут встрепенулся Митрий. Глаза его, за последнее время уставшие и помутневшие, тоже озарились. Всегда он был весь такой из себя уверенный, громоздкий и отчасти даже солидный и представительный.

– Хоть и перевели меня временно сторожем на ведомственную стройку по причине отсутствия надобности в трубках, но унынию предаваться не достойно, – солидно ведал он. – Главное, открытыми глазами теперь будем смотреть на жизнь, на власть и поддерживать Савелия. Пусть их тормошит. Посмотрим, как она, власть-то, запоет, когда народ зрить в корень будет.

Глаза Митрия, казалось, помутнели от страсти, лоб превратился в гармошку от многих мыслей свербящих, но выдал идею:

– В бизнес пойду – в Китай и Турцию за шмотками поеду. Отныне о большом деле думать надо, а не в трубках ковыряться…

Братская поддержка и меня окрыляла, но больно страшно становилось при этом. «Как же понимать такое? – шевелил я мозгами, уставившись на стакан с самогоном. – Они зовут нас, все общество наше и мысль общественную к буржуйскому существованию?! А как же тогда эксплуатация трудящихся?» Этот вопрос я и задал Савелию.

– А мы отменяем трудящихся! – подавил он мое любопытство. – Теперь и отныне все будут жить на пассивных деньгах.

– Как арабы от нефти! – уточнил восторженно Митрий.

– Народное достояние будет в чеках и акциях, – продолжил горячиться младший брат. – Все доходы от них будут нас содержать. А кто поумнее, так и совсем богатым станет. От каждого по уму – каждому по способностям!..

В небывалое замешательство после таких слов пришел я. Ни трудящихся, значит, не будет, ни дворников – общество буржуев и дармоедов получается. А я не хочу быть буржуем – мне и во дворе с метлой уютно. И тут мне совсем расхотелось идти в новую жизнь. Мне совсем не хотелось быть «белым», потому что корни мои «красные». А братья мои, несмышленые и опьяненные жадной идеей, – Иваны, не помнящие родства…

Тут я, возмущенный, обернулся к Савелию:

– Ты что – поляк?

– Это почему же? – переспросил удивленный брат.

– Только каждый поляк был за Смутное время двумя руками, – пояснил я со всевозможной консервативной силой.

– Тиша, голубь мой сизый! Это ж полет свободной мысли, а ты национальностями ругаешься!

– Все одно: ты – поляк, и твой предводитель тоже… И русское достоинство оскорбляешь. Одним словом – интервенты вы, – огрызнулся я.

– Но и ты тогда Сусанин – темный как лес!.. – отомстил он мне, пристально глядя в мои немигающие глаза.