Вячеслав Злобин-Алтайский - Незримая сила. Рассказы

А Савелий тебе бы и привет передал, не будь он делами занятый.

И я твоему словечку ангельскому всегда радешенька. Пиши, если что».

Чувства благодарные к сестренке я испытал и подумал после письма такого, какой брат мой Савелий грамотный во всем, хоть и строптивый. Не чета нам, законопослушным да глас Божий внемлющим…

Ходить каждый божий день с метлой по двору, а потом остаток дня пребывать в глубоких раздумьях, сидя дома с любимой собакой, – полезное жизненное кредо. Сочетание физического труда с умственным не каждому смертному доступно.

Требования к Прасковье своей наконец я поубавил. Собака все же. С ее беспокойных и шаловливых лап я наконец снял надоевшие ей до чертиков варежки. Да и более веская причина была – моя благожеланная любовь к эпистолярии. Теперь, когда болезнь к новому жанру в моей жизни превратилась, скажем так, в сумасбродную потребность, мало того, в любовь, то и необходимость в собачьей тирании иссякла во мне. Ее провокационные телодвижения теперь уже не доставляли мне раздражения всякого психологического порядка, а вызывали небывалый подъем вдохновения. Обоюдная чесотка теперь меня не доставала, а стимулировала с новой силой к творческим и философским изыскам. Мы стали жить в еще большем согласии и как бы дополнять запросы друг друга. Любви в наших отношениях заметно прибавилось. Прасковья продолжала неистово взвизгивать, непрерывно тарабаня по уху когтями задних лап, а я получал флюиды ее неистовости и разгонял с вдохновением свои творческие порывы.

Теперь вспоминал я о былом, когда заглядывал под лохматые белые брови Прасковьи и видел там зажигательные и преданные глаза. Вот так же, как она сейчас, так и мы с моей милой сестренкой Марусей обнимали своими взглядами брата нашего Савельюшку. Тогда, на заре девяностых, он бесновался в радостном порыве. Уж больно брат был горяч, почувствовав запах революции. Он зажигательно кричал о ней, а мы с сестренкой не могли понять – где «красные», где «белые». По его словам, в стране творилось что-то невообразимое, светлое и торжественное, как утренняя заря. А мы сидели восторженными пеньками за одним столом и глядели в большое окно. Однако вокруг не находили ничего подобного. Все было обыденно и безо всякой движухи. Все так же матерился во дворе местный дворник, мой коллега. Все так же, как и пять лет назад, рвали друг дружке нервы соседки со второго этажа, деля общественную сковородку на кухне. Даже кузик на дичке-яблоне так же весело щебетал, как и в прошлом году, хоть и был это, возможно, уже внук того, что тогда прилетал. И речка в пойме текла все так же широко и привольно. И только Савелий не унимался:

– В краевом совете депутатов взашей вышвырнули отпетого ретрограда и горбачевца. Мы на митинге сковырнули эту плесень, и теперь открыт путь туда, куда нам хочется. А хочется нам всем сытно есть и сладко спать. И хоть ретрограда мы заменили на авантюриста, но это уже наша победа, кровная. Любые мошенники теперь будут работать на нас. А мы им не позволим народ так просто дурачить потому, что мы уже повзрослели и теперь не лыком шиты. Настала пора заставить любую сволочь плясать под нашу дудку! А потом придет время – и их искореним.

Очень сильно он тогда разбивался, стуча громко кулаком о стол, накрытый Марусей по случаю ее именин. Потом братишка опрокидывал стограммовый стакан с самогоном, а Марусенька ублажала его с вилочки соленым огурчиком.

Поначалу-то за трапезой этой мы стоймя стояли: Савелий обозвал наш скромный стол фуршетом. Мол, положено по этикету в таких случаях кушать стоя. А когда стали ноги затекать да наклоняться за закуской спины устали, тогда только и сели. Объявили при этом нашему дорогому прогрессисту, что дюже уморительно нам с такими изысканными традициями связываться. Как ни крути, мы же не в Кремле, чтоб корчить из себя дипломатов. А по мне – так и двор мести не порочно, и кушанья отведывать, сидя за столом, тоже не зазорно, а вот переживать за политику до дрожи в теле – лишь здоровью вредить. Да и мало ли из-за нее попрятано людей в сумасшедших домах – говорят, уйма.

Хозяйка наша, именинница Марусенька, была доброй и хлебосольной. И стол ее праздничный был такой же: уставлен мелкими блюдцами с золочеными ободками по краям с солеными огурчиками, помидорчиками, соленой капусткой и даже солеными крепкими и красивыми груздями. Хлебница была наполнена серым хлебом, резанным треугольничками. А вишенкой на торте было блюдечко с дольками сала. Стопки и фужеры мудреные или хрустальные у Маруси не признавались – пили из маленьких граненых стаканчиков. Все было и без того ажурно и прилично.