Иль Канесс - Оформитель слов

Я вышел из рейсового автобуса, закурил и постукивая тростью, зашагал по дороге. Май встретил меня хорошей и солнечной погодой. В деревне было свежо, на холмах в оврагах все еще местами лежал снег. Я не был тут почти месяц и все по-весеннему преобразилось. На улицах суетились односельчане. Проходя мимо сельского Дома культуры, решил зайти в библиотеку.

– У вас есть книга «Сердце хирурга» Федора Углова?

– Сейчас посмотрим.

Сжимая в руках заветную книгу, я медленно и осторожно шел домой. Навстречу по дороге ехал салатовый «Запорожец», забитый подростками. Из недр автомобиля доносилась песня:

«Я буду вместо, вместо, вместо нее. Твоя невеста, честное, честное йо…»

Машина остановилась. Открылась дверца и на асфальт высыпались какие-то пассатижи, гаечные ключи и скомканные провода. Затем показалось чумазое и довольное лицо Игоря.

– Опачки! Привет! – воскликнул он. – Я новую тачку купил!

– Вижу, – усмехнулся я.

Он собрал все с асфальта и бросил в толпу подростков на заднем сиденье.

– Э, мудила! Ты че творишь! – возмутились там.

– Поехали кататься! – предложил Игорь. – Давно тебя не было видно. Васек себе «Москвича» купил. Сейчас все на водопад поедем. Там, говорят, рыба падает, успевай только собирать в мешок. Что скажешь?

В начальных классах середины 90-х мы в школе вели «Читательский дневник». Раз в неделю, скажем, прочитывали самостоятельно детскую книжку, а потом записывали ее краткое содержание, в том числе свои мыслишки по поводу прочитанного, а в завершении рисовали картинку.

Я иногда читал, но порой просто пролистывал первую попавшуюся книжонку, глядя на иллюстрации. Проявив находчивость и фантазию, в итоге записывал примерное содержание, основываясь на общих впечатлениях и срисовывал любую картинку.

Вот, мол, гуси спасли Рим: сперва кровожадная и ожесточенная схватка, затем победа и всем по квартире. В общем, римские гуси большие молодцы, так держать, но жаль, что таких же отважных не завели в Карфагене. Утром на уроке учитель видит, что запись краткого содержания в дневнике есть, превосходная картинка тоже и умный вывод тоже кривым почерком зафиксирован. Парень хоть и с гусями, но что-то сделал.

Способность к рисованию у меня проявилась очень рано. Я рисовал везде и всегда при любом удобном случае. Особенно любил рисовать деньги. Это, вероятно, связано с тем, что любой художник пишет картину для одной цели – быть причастным к тому, что он изображает. Например, что-то прекрасное, будь это волшебный закат, портрет сильно красивой одноклассницы или логотип спортивного бренда в записной книжке.

И, разумеется, рисуя деньги пачками – очень хотелось быть к ним причастным. А будучи уже подростком, когда ты думаешь только о румяных девках и о том, что у них под сарафаном, но понимаешь, что тебе там ничего светит – берешь и рисуешь портрет неразделенного предмета любви. Так любимая становится ближе. Словом, главное – быть причастным, пропустить через себя и самому изобразить «прекрасное», отдав переизбыток чувств холсту или забору.

Я рисовал много портретов. Правда, не одноклассниц, а американских президентов. Связано это было с тем, что батька купил мне однажды книжку из серии «Библиотека Флорентия Павленкова», где замечательно и доходчиво расписали жизненный путь Франклина, Вашингтона и Линкольна. Толковые оказались ребята, благородные и умные. Потом я перешел на портреты более серьезных пацанов – музыкальных кумиров типа Фредди Меркьюри и Курта Кобейна. Словом, чем увлекся – то немедленно нарисовал. А однажды за каким-то хером на большом куске оргалита написал портрет одного знаменитого английского государственного деятеля.

– Это кто? – спросил Игорь, пока мы сидели и курили на погребе в моем дворе.

Вместо стекла в оконной раме под коньком крыши на нас строго смотрел мужик в синих доспехах.

– Это Оливер Кромвель, полководец и революционер, – ответил я.

– А зачем ты его нарисовал и повесил? – изумился Игорь.

– Чтобы лягушек отпугивать… – пожал я плечами.

Игорь посмотрел на меня с изумлением.

– Да не помню я уже, зачем его нарисовал, – еще убедительнее пожал я плечами. – А висит потому, что батька другой фанерки не нашел.

– Несправедливо вот так видных людей вешать.

– Пусть висит. Ему не впервой.

Наступившее лето ставило меня перед сложным выбором – как жить дальше? Учиться на штукатура-плиточника я уже не мог физически – мне категорически запрещалось таскать что-то тяжелое, вроде плитки или раствора. Но получать профессию надо, а значит, необходимо забрать документы из училища, чтобы отнести их в другое место. Тот факт, что я не вернусь в первое и последнее в своей жизни ПТУ, меня сильно не расстраивал. Это, как оказалось, совершенно не мое. К тому же, незатейливая практика показала, что я не готов окунуться во враждебный внешний мир после уютной глубинки.