Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Лишь вдыхал ароматы вина, любовался,
Как оно из кувшина струится, лучась,

А в душе отдавались тревогой и грустью
Шум разгульного пира, и пенье, и пляс.

Ты ушло, мое время, прошла моя юность —
Беззаботные годы вина и проказ.

После радостных песен — одни причитанья.
Утопавший в веселье — в печалях погряз.

Пойте, юные, пламенем пьяным пылайте,
Разгорайтесь, пока ваш огонь не погас.

До утра осушайте тяжелые кубки,
Где играет и пляшет вино, золотясь.

Я уйду на рассвете, усталый и трезвый,
Сединою смущать не желающий вас.

Убита молодость зловещей сединой,
И стала седина в душе кромешной тьмой,

Я молодость отверг: она мне изменила,
И жизни вспоминать я не хочу былой.

Но юность светлую что на земле заменит?
Лекарства верного напрасно ждет больной.

Иль старость белую возможно перекрасить,
Задернуть белый день покровом тьмы ночной?

Нет, краски предадут. Мне юность изменила
И обошла меня коварно стороной.

О легкий ветерок, прохлады дуновенье,
Ты веешь свежестью и влажной чистотой.

Ты утоляешь мир дождем животворящим,
И плачут небеса над мертвою землей.

Но тучи мечутся, бегут, пугаясь грома,—
Так трусов гонит прочь воинственный герой.

Вот в небе молния стремительно сверкнула,—
То обнажили меч отважною рукой…

Всю ночь томился я во тьме невыносимой,—
Ты, утро, яркий свет мне наконец открой.

О ветер, если дождь уже насытил землю,
Что так измучена тяжелой духотой,—

Ты оскудевшие примчи обратно тучи,
Я напитаю их горячею слезой.

Я пролил ливни слез над юностью моею,
Но там по-прежнему лишь засуха и зной.

Лети же, облако! В степи, томимый жаждой,
Чертог любви моей, — он ждет тебя с тоской.

В чертоге том столбы из солнечного блеска,
И возгорается от них огонь святой.

Там несравненно все — и небо, и растенья,
И воздух, и земля, одетая травой.

Я любящее там свое оставил сердце
И лишь страданий груз в дорогу взял с собой.

И в тот волшебный край мечты мои стремятся,
Как волки, что спешат в дремучий мрак лесной.

Там чащи, где дружил я с царственными львами,
Газелей навещал я в тех лесах порой,

И там, в раю святом, не бедность и забота,
Но радость вечная была моей судьбой.

Сумели угадать по множеству примет
Моей влюбленности таинственный расцвет.

Твердят, что жар любви едва ли беспредметен,
Что существует центр вращения планет…

Им хочется улик, доносов, слухов, сплетен,
Им надо выведать любви моей секрет.

Но скрытность мудрая прочней любой кольчуги,
Притворством праведным я, как броней, одет.

Предателя теперь я вижу в каждом друге,
И ни один еще не смог напасть на след.

Любовь пришла ко мне, — не так ли к верной цели
Приходят странники, весь обошедши свет?

Не сможет угадать никто моей газели,
Зачем же эта брань, в которой смысла нет?

Ее, жестокую, уста назвать не смели,—
Неумолимая лишь богу даст ответ.

А если спросят вдруг когда-нибудь, случайно,
О той, что принесла мне столько зол и бед,—

Солгу я, и язык моей не выдаст тайны,
И не нарушит он суровый мой запрет.

Укрепили стоймя восковое копье.
Наконечник блестящий на нем — из огня;

И огню предает оно тело свое,
За слезою слезу золотую гоня.

Словно кротость, сумевшая гнев побороть,
Тихий свет разливается, сумрак тесня.

Силой духа сжигает свеча свою плоть
И повадкой такой удивляет меня.

Ты пышной пеною наряд свой убрала,
Покров прозрачный твой как будто из стекла.