Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Я в гущу сраженья бросаюсь, когда даже лев
Пред бездной зияющей смерти стоит, оробев.

На вражеских всадников яростно меч свой обрушив,
Я вижу, как холод смертельный объемлет их души.

Смерть в разных обличьях встает средь кровавых полей.
Герой ненавидит ее — и стремится он к ней.

С каким терпением тупым судьбы несешь ты бремя!
Но и упрямее тебя и терпеливей время.

Так пусть же разум победит желанья, страсти, бредни.
Живи, как будто этот день — твой день уже последний.

Жизнь — это нива, и на ней, чтоб стать тебе счастливей,
Сей то, что хочешь пожинать на этой трудной ниве.

Когда уходим мы во тьму бездонного колодца,
Что, кроме наших дел, еще как след наш остается?..

Ты разве не слыхал о тех, кого давно не стало?
Одним хвалу мы воздаем, других же ценим мало.

И если ты свое добро растратил неумело,
Ни людям пользы, ни тебе — ты лишь испортил дело.

Как щедро одаряет тот, кто щедр на самом деле!
Всегда он щедр, хотя концы сам сводит еле-еле.

Но много ль стоит щедрость тех, кого просить нам надо?
Пусть даже щедры их дары — им все равно не рады.

Самою скупостью разведены чернила,
Рукой писавшего невежество водило,

Листы сворачивала скаредность того,
Кто обещанья не исполнил своего,

Чей злополучен вид, чья близость — оскорбленье
И с кем знакомство вызывает омерзенье.

Остаться гостем в доме у него — беда!
В желудке камнем застревает там еда.

А встретится твой взгляд с его скользящим взглядом,
Почувствуешь, что он насквозь пропитан ядом.

Зато приправами не будешь обделен:
Приправил голодом все угощенья он.

Упаси меня боже защиты искать и опоры
У подобных тебе, от беды отвращающих взоры.

Мои рифмы оделись в кольчуги из черных колец
И блуждают, не зная, где кров обретут наконец.

Разве, слыша стихи мои, стал ты добрей хоть немного?
К милосердью взывали они, в них звучала тревога.

Если б сотая доля души твоей стала щедрей,
Твою черствость и скаредность люди забыли б скорей.

На них надеяться ты и не думай даже:
Их обещания обманчивей миража.

Настали времена, когда у худших власть,
И волки алчные рычат и скалят пасть.

Куда бы ни пошел, повсюду зла засилье,
Псы поделили мир, всю землю захватили.

Попросишь горсть земли у этих злобных псов,
Они ответят: «Нет!», других не зная слов.

Ты порицаешь тех, кто платит им хулою,
Но зло назвать добром — ведь тоже дело злое.

Стихи мои, шатаясь, встали в ряд.
Стихи мои и стонут и скорбят.

Среди тупоголовых пропадают
Мои стихи. Скупцы их отвергают.

От алчности рука скупца дрожит.
О, пусть удача от таких бежит!

Как будто в сговор все они вступили —
Не дать просящим, попирать бессилье.

К делам высоким звал я их не раз,—
Мои стихи, они отвергли вас.

Мне мерзко рядом с ними находиться;
Но мир велик, в нем есть куда укрыться.

Не первый я, кому пески пустынь
Нашептывают: край родной покинь!

Аллах меня всех милостей лишает —
Невежд он любит, дурней возвышает.

А ты, погрязший в алчности своей,
Ты, не творящий блага для людей,—

О, не видать бы мне тебя вовеки!
Умрешь — ничьи от слез не вспухнут веки.

К тебе дорогу щедрость не найдет,
Свет славы над тобою не взойдет.

Вот речь, в которой что ни слово,
То радость для ума живого,

И что ни слово — волшебство,
Бальзам для сердца твоего.

Речь эта — правды отраженье,
И нет в ней темных выражений,