Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Сень длинных копий над тобою вместо крова,
Спина коня — твой дом, не знаешь ты другого.

Не плащ со складками — кольчуга твой наряд,
Ты воин истинный от головы до пят.

Как будто с малых лет ты вскормлен был войною,
И бедствия ее витают над тобою.

Как велико твое терпение в боях
И жажда гибели в неведомых краях!

И если каждый год несет походов бремя,
То ты Священную войну ведешь все время.

А возвратился ты, победой осенен,—
Как будто дух был нашей плоти возвращен.

Меч, опоясанный мечом, мы созерцали,—
Сталь, озаренную сверканьем грозной стали.

Войска — словно море: поверхность покрыта волнами,
В пучине мечи и кинжалы сверкают, как пламя.

Не двигаясь с места, все море приходит в движенье,
У самого края уже закипает сраженье.

И витязи кубок кровавый пускают по кругу,
Вручают тот кубок на поле сраженья друг другу.

Наполнен он влагой, добытой при помощи стали:
Меч белый и черные копья ее добывали.

И слышится воинам песня средь грохота боя,
Звон стали ей вторит, а песня поется судьбою.

Меч смерти полководец взял с собою.
Он сам как меч, и он стремится к бою,

Стремится на свидание с врагом.
Речей любовных на свиданье том

Не произносят — там другие речи,
И хочет враг уйти от этой встречи.

Но вот с ним меч вступает в разговор,
И враг смущен: слова разят в упор.

В смятенье враг: здесь гибель в каждом слове.
Сверкает меч, он жаждет вражьей крови,

Он песнь свою поет, врезаясь в плоть,
Всесилен он, его не побороть.

Так всех врагов, что дерзостно восстали,
Смиряет блеск его разящей стали.

О, сколько бед готовили они!
Но поднят меч — и сочтены их дни.

Был ненавистен — стал любим: так сердце повелело.
Подобны мы одной душе, вселившейся в два тела.

А кто поссорить хочет нас, не оберется сраму:
Он словно тот, кто в гору лез, а угораздил в яму.

Недаром каждому из нас теперь он ненавистен:
Никто вовеки двух мечей в одни ножны не втиснет.

Ну, что ему до наших дел? Мы разберемся сами.
Пусть держится особняком, как нос между глазами.

Я думал о тебе: ты море иль луна?
И мысль моя была сомненьями полна.

Я «море» говорю, но там отлив бывает,
А море щедрости твоей не убывает.

Я говорю «луна» — а ей ущербной быть,
И потому с луной нельзя тебя сравнить.

О смерти кто напомнил мне? Душа о ней забыла,
Когда с женою и детьми так хорошо мне было.

И вдруг холодная рука моей руки коснулась,
И слезы брызнули из глаз, спина моя согнулась.

О, мне судьбы не отвратить от начатого дела!
А дело это — отделить мой скорбный дух от тела.

Как мог ты пить вино и пировать с любимой
У края гибели своей неотвратимой?

О ты, кого мечта так долго ослепляла,
Жизнь коротка твоя и дней осталось мало.

И каждый день судьба, что стольких погубила,
Тебе указывает, где твоя могила.

Так жизнь устроена: порадует вначале,
А вслед за радостью приходят к нам печали.

Они отнимут все, что накопил ты прежде,—
Конец твоей мечте, конец твоей надежде!

Их изгоняет явь, и по ее веленью
Приходит истина на смену обольщенью.

Коль ты разумен, то в шелка не облачайся
И благовоньями с утра не умащайся,

Не надевай колец, чьи камни как лучи,
Плащ за собою по земле не волочи.

Не чванься. Пусть твой шаг всегда неслышным будет,
Не должен восседать ты с выпяченной грудью,

Не должен важничать: куда б ни привели
Тебя твои пути, будь скромен, будь в пыли,

Ходи нечесаный, в невзрачном одеяньи
Из самой что ни есть простой и грубой ткани.