Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Посланца смерти направляет к нам она,
Но мы не верим ей и не теряем сна.

«Нам долго жить еще», — мы говорим ей кротко.
Но ведь любая жизнь нам кажется короткой.

Как нас обманывает жизнь и предает!
Всё — обольщенье в ней: приход ее, уход.

Седой старик на жизнь не смотрит безучастно,
Но жизнь свою продлить пытается напрасно…

Как будто девушки не восхищались мной,
А я не сравнивал их с солнцем и луной.

Как будто радости и счастья не бывало,
Когда прозрачные спадали покрывала.

Ушла твоя молодость — жил ты под сенью ее,
И трудно сказать, где теперь обретешь ты жилье.

Нет прежней веселости — гонит ее седина.
Считайся с ней: речь ее доводов веских полна.

«Промчалась молодость твоя», — мне люди говорят.
«Промчалась, — отвечаю я, — не возвратить назад».

О, если бы она со мной осталась навсегда,
Благословенным даром жизнь казалась бы тогда.

Без покрывала седина пришла средь бела дня,
И те, кто мною помыкал, покинули меня.

Проходит и уходит жизнь, как тень от облаков,
И кратки радости ее, и призрачнее снов.

Я другом молодости был, и вдруг без сожаленья
Она покинула меня, исчезла, как виденье.

Под сенью дерева я жил, душа забот не знала,
И неожиданно листва с его ветвей опала.

Когда ты порвалась, о молодости нить?
Как мог я черный цвет на белизну сменить?

Превратности судьбы луг вытоптали юный,
Ночная темнота свет погасила лунный,

Исчезла молодость — и грусть вошла в мой дом,
Теперь глаза мои разлучены со сном.

И радость жизни, что сияла мне вначале,
Покинула меня — пришли ко мне печали.

Как будто, юность, я не знал твоих садов,
Как будто не вкушал их сладостных плодов,

Как будто луг твой увлажнен дождями не был,
И не всходил рассвет, не пламенело небо!

О жажда молодости, как ты велика!
О жажда тайная и явная тоска!

Пора оправданных безумств и заблуждений,
Меня преследуешь ты, словно наважденье.

Дарила юность мне жар своего огня,
Прельщала силою и красотой меня,

Была послушна мне, а я был равнодушен…
И нет ее теперь, когда я стал послушен.

Он, видно, кается, — и с каждым днем сильнее,—
Что плохо пользовался юностью своею.

Явилась седина — и словно кто унес
И молодость его, и черноту волос.

Когда случилась с ним такая незадача,
Былую черноту оплакивать он начал,

И начал радоваться, если мог опять,
Покрасив волосы, на время черным стать.

Так в волосах его сражаются упорно
Голубка белая и черная ворона.

Если пришел ты к тому, кто правами своими кичится
И не считается с правом твоим — поспеши удалиться.

Дальше держись от него — и спокойствие ты обретешь:
Он не поможет тебе, справедливости ты не найдешь.

Если ж стерпел униженье — без носа достоин остаться,
Меньший позор быть с отрезанным носом, чем так унижаться.

О небо кровавое! В небе от пыли темно.
Земля станет красной, когда прояснится оно.

День мраку ночному подобен, и звезды во мгле
На копьях сверкают, на каждом горят острие.

На битву поднялся я, как поднимается пыль,
Как темные копья, что пишут кровавую быль,

Как белые лезвия йеменских гладких мечей,
Чья сталь ослепляет сверканьем разящих лучей.

Мечи, приютившие смерть под своим острием,
Питаются плотью, а кровь для них служит питьем.

Когда со знаменами алыми ветер играет,
То вслед за полотнищем радостно сердце взлетает.

Делами своими герой изъясняться привык:
Отважны поступки — объят немотою язык.

И если герои врагам уготовили встречу —
Копье говорит, меч блистает отточенной речью.