Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Время грабит меня, оставляя без сил,
Но терпенья бурнус я пока не сносил;

А гонителей не убавляется рвенье,
И смятенные мысли мои — в раздвоенье:

То надеюсь, что гибель минует меня,
То в отчаянье жду я последнего дня.

И, с тоскою взирая на всеми забытых
Сотоварищей-пленников, в цени забитых,

Я взываю к тебе: полный братской любви,
Безграничное великодушье яви!

Ты — прибежище всех, обделенных судьбою,
Я ж достоин спасенья любою ценою.

Что мне жизнь? Удержать неудержное тщась,
Не молю об отсрочке — хотя бы на час.

В жарких сечах мой меч машрафийский иззубрен.
Он давно уж в ножны поржавелые убран;

Все же горестно мне, обессилев от ран,
Погибать на чужбине, среди христиан.

Не разверстой могилы боюсь — их злорадства.
Помоги же, во имя священного братства.

Ты немало свершил благороднейших дел,
Возврати же меня в мой родимый предел!

Приюта просил у любви я в напрасной надежде;
Не сжалилась — и меня утесняет, как прежде.

Я помощи ждал, но ничто не поможет тому,
Чьи тяжкие вздохи пронзают полночную тьму.

Бедняга как будто пылает в огне лихорадки,
А если спускается сон, то неверный и краткий…

И вот наконец, преисполнясь печали великой,
Пустился я в путь, чтоб забыть о тебе, луноликой,

О бедрах твоих, двух песчаных холмах, позабыть,
Но лишь убедился: страданий моих не избыть.

Вернувшись, я вижу, сдержать изумленье не в силе,
Что долгие ночи разлуки тебя изменили.

Воспел бы тебя я стихами, но как описать,
Не знаю, твою — молодая верблюдица — стать.

Ты сердце мое отклонила своей красотой
От юных затворниц, чей дом — за зубчатой стеной.

В тоске по тебе я ложусь на тернистое ложе
И, сон раздарив беззаботным, взываю: «О боже!

От горестей ту, что люблю всей душой, огради!»
И жгучие слезы в моей закипают груди.

Рыдаю я, как сирота, как униженный пленник
При мысли о всех нанесенных ему оскорбленьях…

О брат мой, Зухейр, укажи мне какой-нибудь путь —
Уклончивой этой лукавицы милость вернуть.

Ведь ты же всегда помогал мне и делом и словом,
Ты был мне заступой, опорой, надежным покровом.

Щедрейший из щедрых, ты множество слал мне даров
Дороже тончайших шелков, и парчи, и ковров,—

Отменные рифмы, приятнее влаги прохладной,
Слова, что жемчужины, — прелести полны усладной.

Не только Фараздак и Ахталь — но даже Джарир
Такими стихами еще не счастливили мир.

Ты страшен врагам, словно лев, нападающий дерзко,
Зато обездоленным ты — и оплот и поддержка.

Искуснее всех ты, мой брат, во владенье мечом,
Славнейшим воителям ты не уступишь ни в чем.

Достоинства есть ли на свете — твоих совершенней?
Ты создан, я знаю, для самых великих свершений.

Та ночь новогодняя в сердце навеки останется.
Мы были вдвоем с томноокой моею избранницей.

Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины,
В наряде камфарном лежали поля, неразбуженны;

И спорил нарцисс красотою своей беззаботною
С вином, что играло в бокалах — огня искрометнее.

Решил: благоразумным стану,
И так сказал себе: «Обману

Отныне верить перестань.
Ты заплатил безумству дань».

С обманщицей, водившей за нос,
Вступив на путь добра, расстанусь.

Не зваться мне Абу Фирас,
Когда поверю ей хоть раз.

Зачем ты терзаешь меня? За какие провинности?
Себе изумляюсь: как смог я подобное вынести.

Но пусть я отвергнут — по-прежнему сердце в пылании:
Дороже богатства ты мне и победы желаннее.

За что же ко мне, справедливая, несправедлива ты?
Надежда моя, от меня отвернулась стыдливо ты.