Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Напрасно товарищи в голос твердили: «Беги!
Жестокой расправой тебе угрожают враги».

А я им: «И бегство и гибель мне хуже отравы.
Не знаю я, что предпочтительней»… Боже всеправый!

Свидетелем будь: изо всех угрожавших мне зол
Я то, что всего безобиднее, — плен, — предпочел.

И мне уж недолго осталось томиться в неволе:
Несчастья не медлили — смерть не помедлит тем боле.

И все ж ей не праздновать час своего торжества:
Мы живы, пока наша добрая слава жива…

Румийцы пытались меня обобрать — от их крови
Мое одеянье закатного солнца багровей,

Об них иступил я меча своего острие,
Об них изломал я разившее метко копье;

И верю: меня не забудешь ты, племя родное.
Бродящим во мраке я стану звездой путевою…

Останусь в живых — снова будет остер мой клинок,
По-прежнему будет любимый мой конь легконог.

Умру? Ну так что же? Со всеми — и с юным и старым
Равно расправляется смерть неотвратным ударом.

Одно лишь обидно — что я неоплакан паду,
Не ценится золото там, где медяшки в ходу.

А я ведь из рода, где нет слабодушных и хилых.
Мы либо над всеми возвышены — либо в могилах.

За дело благое мы жизнь отдадим самое:
Посватал красавицу — выкуп плати за нее.

И людям известно: славнейшие мы среди славных,
Мы самые щедрые — нет нам поистине равных.

Не будет рад весне светло и безмятежно
Тот, кто осенний день описывает нежно,

Когда спешит зима и нет уже секрета,
Что нам несет она разлуку с теплым летом.

Она спешит в плаще непрочного мгновенья,
В рубашке из ветров нагих, как сновиденья.

И вот уже вода от страха чуть не стонет,
Когда ее рукой холодный ветер тронет.

Когда октябрьский серп из облака восходит,
В ночи звезда звезду улыбкой превосходит.

И воды Тигра, свет в игру звезды вплетая,
Блистают чешуей, как змейка золотая.

И так глубоко взор всю землю проницает,
Что кажется порой — там небеса мерцают.

И как судьба неотвратимо, пришла к нам новая весна,
Стал цвет глубок и свет прозрачен, теперь везде царит она.

В листве — смарагда полыханье, в ручьях — живой хрусталь звенит,
Жемчужный воздух в небе тает, и землю яхонт пламенит.

И вот уже несут по кругу хмельную чашу облака,
Шумит трава, пьянеет зелень, вся — от ствола до стебелька.

Благоуханье томной розы, гвоздика, мята, базилик…
Как расточает ароматы кругом рассыпанный цветник!

И скажет тот, кого пленила цветов и запахов игра,
Что мускус нынче уж не мускус, а камфара — не камфара…

Спрятала землю надежно зима, но весна на лету,
Сняв покрывало, явила младую ее красоту.

С девушкой, встретившей милого, спорит глазами нарцисс,
Спорит с ней роза румянцем и яркостью губ — барбарис.

И кипарисы подобно красавицам у родника
Полы одежд подобрали и ноги открыли слегка.

Стройными станами южному ветру поклонятся вдруг,
Каждый из них, как невеста, что всех превосходит подруг.

Ах, если б дали мне в руки над всеми лужайками власть,
То недостойные люди сюда не смогли бы попасть.

Когда заметил розу нарцисс среди цветов,
Бедняжка покраснела, стыдясь нескромных слов.

И, обнажив в улыбке зубов жемчужный ряд,
Кувшинка засмеялась немножко невпопад.

От ревности такого наговорил нарцисс,
Что лилии от страха смотрели только вниз.

Тюльпан, подняв головку, промолвил тихо: «Ах…»
Багровый след пощечин остался на щеках.

По ним катились слезы обильно, как роса,
Сверкали оскорбленно влюбленные глаза.

И тут цветок гвоздики, хоть сам и был он мал,
Честь розы защищая, к другим цветам воззвал.